Диоскур
АННА ИВАНОВНА. И ты здесь! (Заметила початую бутылку водки на столе, стаканы). Сколько я говорила не наливать ему! Не спаивать! Налил глаза, идол. Вот уж от кого не ожидала, так от вас, Татьяна Владимировна. Вроде интеллигентная женщина…
(Вбегает Настенька, это уменьшенная копия Анны Ивановны, доченька).
НАСТЕНЬКА. Мамочка, что ты с ними церемонишься?! Мы им такие хоромы за бесценок сдаем, а они на шею садятся. Нам одно объявление написать – предложениями завалят. И приличные люди, не в пример этим. В таких-то местах, такие-то условия…Ха!
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Замолчите! Замолчите!
НАСТЕНЬКА. Это мы «замолчите»? Нет, это вы замолчите! Ночь на дворе! Не умеете себя вести и нечего!
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Платоша, сделай же что-нибудь. Пусть они замолчат…
САН САНЫЧ. Аня, ты действительно… это…
АННА ИВАНОВНА. Аня?! Я тебе не Аня, идол пьяный, а Анна Ивановна. Держу его, алкоголика паршивого, из милости, а он туда же, «Аня»! Помалкивай, когда не спрашивают!
АЛИНА. (Возвращается с пузырьком и рюмкой). Вот, Татьяна Владимировна, выпейте.
АННА ИВАНОВНА. Что же вы, Татьяночка Владимировна, устраиваете по ночам!? Муж бывший, любовница егойная, крики, пьянство! Приличная же с виду женщина.
АЛИНА. Что вы разоряетесь?
НАСТЕНЬКА. Ты-то кто еще такая, на мать мою рот разевать?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Замолчите! Замолчите!
НАСТЕНЬКА. Я сейчас замолчу! Я сейчас вам всем замолчу!
АЛИНА. У них сын погиб!
АННА ИВАНОВНА. Какой еще сын!?
(Пауза).
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Какой…сын…погиб?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Максюша…Максюша…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Как? Погиб?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Разбился… Максюша… Наш… Сыночек…
(Пауза. Резко заплакал младенец в коляске).
АЛИНА. (Покачивает коляску, напевает). А-а, а-а, а-а-а… Тихо, тихо, мой ангел, успокойся…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Тихо, тихо, мой ангел…Успокоился…
НАСТЕНЬКА. (Шепотом на ушко Анне Ивановне). Мамочка, Диоскур умер. Вот это да!
АННА ИВАНОВНА. Какой еще Диоскур?
НАСТЕНЬКА. Да ты вообще не знаешь ничего. Ископаемое из прошлого тысячелетия.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Это просто такой жанр, такая драматургия убогая. В ту самую секунду, когда ты узнаешь о смерти своего любимого сына, рядом непременно находятся некие насекомообразные, невыносимо жужжащие над ухом и потирающие лапки с присосками… У него, у этого бездаря, это называется контрапункт. Своим мельтешением они оттеняют твое страдание. Даже не то, что оттеняют, но проявляют. Ибо в том судорожном движении, каким ты пытался схватить хотя бы одну из них в кулак и, поморщившись от брезгливости, об пол бросить, чтоб разбилась насмерть – попытался, но не смог, не попал, не хватило реакции – все твое страдание и проявится.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Платоша, Максюша умер. Мальчик наш… Ночью проснется, в кроватке стоит, рыдает. «Мама, куда ты делась? Где ты была?» А я на минутку и вышла-то, покурить на воздухе ночном.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. (Смеется). Точно! Точно! «Что случилось, Максюша?» - «Муха спать мешает! Убей! Убей!». И ты пол часа за этой стервой с газеткой по стенкам носишься. Хлоп-хлоп-хлоп.
САН САНЫЧ. А вот и он…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Кто он?
САН САНЫЧ. Покойничек…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Где?
САН САНЫЧ. Да вот…
(Из темноты, сквозь витражное стекло, сначала едва различимым белым призраком, но вот все явственнее и явственнее проявляется некто).
АННА ИВАНОВНА. (Кричит истошно). А-а-а-а!
НАСТЕНЬКА. Мамочка, что ты визжишь?
АННА ИВАНОВНА. Я их боюсь… Мертвяков…
(Вот он, этот некто, входит на веранду. Это молодой человек, одетый с некоторым вызовом, с умным, но издерганным лицом. Во всех его словах, жестах сквозит некое пренебрежение, лень, пресыщенность. Зовут его Максим Шестов, сценическое имя — Диоскур).
АННА ИВАНОВНА. Чур меня, чур нечистая. (Крестится, отскакивает, рушится посуда).
САН САНЫЧ. (Шепотом). Цыц, Пасюк, цыц. Это не тебя.
МАКСИМ. Мамочка, я спешил к тебе. Я спешил к тебе всегда, как новенькие кеды. Жми же мне руку и лоб целуй.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Максюша…сынок… Живой…
МАКСИМ. Не такой уж горький я пропойца, чтоб тебя не видя умереть.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Максюша…
МАКСИМ. Довольно влагу лить. Что за сборище у тебя? Ночь на дворе… Не по статусу тебе, мамочка, заполночные сабантуи… И не по здоровью… Гони всех к чертовой матери, я вымотался, как пес, двое суток на ногах… Всех вон, а мне койку стели.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Но, позвольте, кто же это выдумал, что Максюша умер?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Вот он… Сан Саныч…
САН САНЫЧ. Я что? Мне мужики на лодочной станции: «Не твоей жилицы сын? Разбился, — говорят, — на машине…»
АННА ИВАНОВНА. Знаю я эту компанию теплую. Сторожа! Нальют зенки и давай языками чесать…
САН САНЫЧ. Да вот же! В газете пропечатано! «Похороны намечены на послезавтра…». И вот: «Поклонники плачут у подъезда своего кумира».
МАКСИМ. Плачут, плачут, а главное диски раскупают.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Максюша…
МАКСИМ. Завтра, завтра… Все завтра…
АННА ИВАНОВНА. Ладно, пойдем, Настенька… Хорошо, что хорошо кончается.
(Анна Ивановна и Настенька уходят).
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. (Покачивает коляску). Милая, Аркаша-то уснул… Пойдем и мы потихоньку.
АЛИНА. (Внимательно смотрит на Максима, говорит, будто самой себе). Да… Да…
(Платон Алексеевич и Алина уходят, увозя коляску со спящим младенцем Аркашенькой).
МАКСИМ. (В изнеможении опускается на стул). Ну, вот и все… Знала бы ты, мама , как я устал…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. (Вдруг бросается на сына с кулаками). Дрянь! Дрянь! Дрянь этакая!
МАКСИМ. (Вяло защищаясь). Не кричи… Сил нет. Постели мне и давай баиньки.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Совесть потерял. Всякий стыд и совесть. А если бы у меня сердце не выдержало?
МАКСИМ. Мамочка, ты пойми, я не мог этим случаем не воспользоваться. Если в руки плывет…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Господи, где у меня феназепам? Я с тобой наркоманкой стану.
МАКСИМ. Не надо, бабушку вспомни.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Что вспомни, что вспомни? Это ты бы мать свою вспоминал хоть иногда.
МАКСИМ. Утром встанет, покачивается, глаз осоловелый… « Фанечка, ты ночью таблетки принимала?» — « Да» — « Сколько?» — « Не помню. Я тазик вчера купила голубенький. Погляди. Правда миленький?..» Тьфу! Перед глазами стоит…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. (Достает простыни, стелит постель, слушает в пол-уха). Ну и что?
МАКСИМ. То, что и ты также кончишь. Будешь прихорашиваться да аптеки осаждать. «Продайте упаковочку. Я рецепт потеряла.» А глазки бегают…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Хватит. Сам довел и сам нотации читает. Сговорились все. Ложись, давай.
МАКСИМ. (Развалился на кровати, раскачивается на пружинах). Кроватка моя детская… Маловата… Хорошо-то как…(Вертит в руках потрепанную тряпичную куклу). Степка… Сколько ж я тебя не видел?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Да уж лет семь сюда носу не кажешь… Что случилось-то, что за случай такой необыкновенный, чтобы мать свою в гроб вгонять?
МАКСИМ. Да бедолага какой-то тачку мою угнал. И повезло ж ему – только на трассу выскочил – разбился, обгорел до уголечков. Шум, конечно – Диоскур погиб! Я же, мамочка, дурак дураком, а звезда. Машину-то опознали, а что за косточки человечьи в салоне дымятся – кому ведомо… Ну и в крик. Просыпаюсь, по радио услыхал, о, думаю, долго жить буду. Тут и братья Корнеплодовы мои тут как тут. « Максюша, это шанс! Мы на твоей посмертной славе тебя до небес поднимем, золотым дождем прольешься».
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Что за Корнеплодовы?
МАКСИМ. Да прилепились тут ко мне одни. Как в сказке – молодцы из сундука – что, новый хозяин надо.
Ты, мам, только представь. Теперь по ящику каждый день меня поминать будут, с водкой и слезьми. Я же в святого превращусь, жертву покушения, шального парнягу, сгоревшего в печке искусства. Красиво, черт подери! Покойничков-то у нас любят. Чувства вызывает смерть молодая. А в нашем деле главное – чувства.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Да, на нервах играть – ты с детства мастер был.
МАКСИМ. Тем и живы в этой мясорубке.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Сволочь ты, Максюша… Деньгами от матери откупаешься, а чтобы навестить – куда там. Я ж тебя полтора года не видела.
МАКСИМ. Во-во. Я же бегу, бегу, а как твои котлеты пахнут – забыл.. В другой жизни все это было.(С наслаждением втягивает ноздрями воздух.) Запахи, запахи. Самая чувственная вещь. Я хочу, мама, по лесу с корзинкой нога за ногу, потом на просеке на нашей лечь, травинку жевать и слушать, как сосны скрипят корабельные. Я почему на эту авантюру и клюнул – я домой хочу. К себе. Отдохнуть.
Этот человек – ты его не знаешь. У него сердца нет, только нервы и жажда. Славы, адреналина, тел распаренных, новых, чужих. А как он одевается?! Какие-то цветастые тряпки, серьги, кольца. Посмотрите на меня! Это я! Я! Я! Он кричит, он размахивает руками, он так громко кричит, что я своих мыслей не слышу. Прихлопнуть бы его, сволочь такую.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. (Испуганно смотрит на сына). Ты о ком, Максюша?
МАКСИМ. О Диоскуре.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. О ком?
МАКСИМ. О себе, о себе…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. (Подошла, укрыла Максима, подоткнула одеяло). Ты спи, сынуля. Я тебя будить не буду. Ты спи, сколько хочешь.
2.Утро следующего дня. Дворик соседней дачи, которую снимают Платон Алексеевич с Алиной. Платон Алексеевич развешивает детское белье на натянутые между деревьями веревки: ползунки, распашонки, пеленки. Через забор за его работой наблюдает Сан Саныч.
САН САНЫЧ. Стираешь, Алексеич?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Да… Алиночка умаялась, спит… Аркаша тоже угомонился наконец. Доброе утро, Сан Саныч.
САН САНЫЧ. Доброе, доброе… Это ты молодец. Я, когда у меня дочка маленькая была, ничего жене делать не давал. Сам постираю, сам развешу… И за продуктами там, и укачать колыбельную: «Лучше нету того свету, когда яблоня цветет». А дочка-то спать не спит, а внимательно так смотрит. Глазки у-у-умные.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Ну и как она теперь, где?
САН САНЫЧ. Она-то? На бухгалтера учится… Башковитая, вся в меня…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. А-а-а.
САН САНЫЧ. Алексеич, ты это, корзинку купи, а?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Помилуйте, Сан Саныч, зачем мне?
САН САНЫЧ. За грибами сходишь, за ягодами.