Диоскур
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Сан Саныч, Да у меня вашего производства корзинами уже вся дача завалена. Солить мне их, что ли?
САН САНЫЧ. Не купишь?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Нет.
САН САНЫЧ. Ну, тогда десятку давай. Я тебе сколько должен?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Не помню.
САН САНЫЧ. Вроде, сто восемьдесят. Ну и давай для ровного счета двадцатник.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Сейчас вынесу… (Идет к дому, приговаривая). Ой, горе луковое… Не отдаст ведь никогда, горемыка.
САН САНЫЧ. (Один). Да, Пасюк, что мне этот двадцатник? Это ж на пиво только… Так, баловство… ладно, мы с тобой к мужикам на лодочную станцию пойдем, глядишь чего-нибудь сообразим вместе. И с Глашкой повидаемся.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. (Выходит из дома, неся в протянутой руке две десятирублевые бумажки). Вот, Сан Саныч, держите для ровного счета.
САН САНЫЧ. Я отдам, вот корзинки распродам и верну обязательно. Скоро грибы пойдут, так дачники с руками поотрывают. Ну, бывай… А вот и старшенький твой, покойничек… (Уходит, навстречу ему бредет Максим).
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Максюша, зайдешь?
МАКСИМ. Привет, папа. Пеленочки, ползуночки, распашоночки. Молодец, крошка-енот.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Как спалось?
МАКСИМ. Чудесно, сны такие из детства…(Подошел, понюхал пеленки). Обожаю запах грудных детей. Братишка, родная кровь. Как назвали-то?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Аркашей…
МАКСИМ. Аркаша…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Что ты брат такое выдумал? Читаю вот статейки о тебе – диву даюсь, да и только… Будто и не мой сын, а инопланетянин какой-то, гуманоид.
МАКСИМ. Это завитушечки, папа.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Завитушечки?
МАКСИМ. Ну да… Кренделя там всякие, виньетки…Кому нужна книжка без картинок и завитушек? Какой дурак купит? Ты как художник понимать должен.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Книжки с картинками?
МАКСИМ. Как же, как же… «Колобок», «Курочка Ряба», опять же. Да еще картинки эдакие объемные… За краешек потянешь – у лисички рот открывается, а у курочки яичко вылезает… Твоя же и работа, если мне память не изменяет.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Так то ж детские…
МАКСИМ. А они дети и есть.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Кто?
МАКСИМ. Люди.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Какие?
МАКСИМ. Все. Те, что в ладоши хлопают, да деньги платят. Они же только так, усы отпустят, груди отрастят, а мозги те же, нетронутые, девственные, десятилетние. (Из дома выходит Алина, потягивается спросонья и замирает, увидев Максима). А вот и мачеха. Красивая у меня мачеха, папаня, любо-дорого.
АЛИНА. Платоша, Максим, будете чего-нибудь?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Как Аркаша?
АЛИНА. Спит.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Выспалась?
АЛИНА. Вроде, да. Денек-то какой… Ну что, чай, пряники…
МАКСИМ. Спасибо, я только что. Присядь, мачеха. А я положу голову тебе на колени. Папа, ты не возражаешь? Я по-сыновьи…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Пожалуйста…
МАКСИМ. Благодарствую.(Укладывается.) Погладь меня, девица-красавица, по головушке. По-матерински. Расскажи мне, что я самый умный, самый красивый, самый талантливый.
АЛИНА. Не паясничайте, Максим.
МАКСИМ. И в мыслях не было. Ой, какие коленочки мягкие. Я тебя, папа, понимаю.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Что ты понимаешь?
МАКСИМ. Все… Я вообще понятливый.
АЛИНА. (Гладит его по голове). Волосы у вас, Максим, на ощупь совсем как у отца.
МАКСИМ. Замечательная интимная подробность.
АЛИНА. Вы и вообще похожи…
МАКСИМ. Ну да, ну да. Сперматозоиды, ДНК там… Иногда ощущаю себя до безобразия Платоном Алексеевичем. Сутулая спина, блефарит, гнусавый голос… Знаешь, что это значит, папа?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Что?
МАКСИМ. Старость… Поверишь, я порою очень старый человек. Хочется в плед запутаться и не видеть никого. О чем вообще может говорить один человек с другим? Я как-то задумался и не нашел ни одного пристойного ответа
АЛИНА. Это… Это да…О чём? У моего первого мужа было три темы. Первая – о переселении душ, вторая – о машинах дорогих. Он ими торговал и с ума сходил. В трусах из постели выскочит, буклеты какие-то волочет. С картинками…И подробно эдак – с техническими характеристиками, объемами двигателей и прочей чушью…
МАКСИМ. Это очень элегантно – при новом муже немножко лягнуть старого…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Меня это нисколько не раздражает… Я хочу о тебе, Алиночка, все знать…
МАКСИМ. Ага, ага, дышать одной грудью…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Максим!
МАКСИМ. Прости, папочка, я о том только, что ты святой просто… Иосиф-плотник.
АЛИНА. А я слушала, и делала вид, что интересно. Даже нет, не вид делала, а правда было интересно. Знаете рассказ у Чехова « Душечка »?
МАКСИМ. Все-таки, Чехов был чех — вот что я знаю.
АЛИНА. Так вот, я – эта душечка и есть…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. А третья тема?
АЛИНА. А третья тема была о том, что женщины – это существа, сами по себе ни на что не годные, но у них есть великая миссия. Вдохновлять и облизывать мужчин.
МАКСИМ. Матушка, как чудесно вы умеете гладить по голове – будто по-настоящему…
АЛИНА. Потом уже, когда я послала его подальше, он глаза эдак широко открыл и говорит: «Я же тебе всю душу выложил, я же тебе о таких вещах, о которых даже Пашке Земскову не рассказывал…» Уморил…
МАКСИМ. Знаете, ребята, я сейчас понял, чего мы все хотим…Всю жизнь. Чтобы нас вот так вот, как в детстве, погладили бы по голове и сказали: «Ты самый умный, самый красивый-талантливый, самый разсамый…» За просто так, за то, что ты есть…И всю жизнь мы именно этого и добиваемся… Ото всех… Вот такие пирожки с котятами.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Максюш, так ты для этого про себя эти байки плетешь?
МАКСИМ. Байки?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Алина, ты представь, сыночек мой выдумал, будто у него был брат близнец, тонкий, ранимый. И будто братишка этот писал песенки… ну, стихи… И погиб. И наш Максюша, назвавшись Диоскуром, будто в память о нем поет эти вирши под грохот барабанов. Дескать,очень брата любил… И запустил всю эту ахинею в газеты.
МАКСИМ. Так верят же! Ей богу, верят! Им необходимо во что-то верить, в красивые глупые байки. Только тогда они готовы с бумажками шуршащими расставаться.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. А иначе никак?
МАКСИМ. А иначе, папулечка, только манная каша…Славу, ее кормить надо. Она кровь любит. А слава — это и есть, как в детстве по головке, да с приговором про красивого да умного… Один миф они уже сожрали, переварили, проголодались, забывать стали. Пришлось погибнуть. В автомобильной катастрофе.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. А кого же по головке гладить?
МАКСИМ. Да уж воскресну как-нибудь…Дело не хитрое.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Чепуха какая-то…
3.Прошло две недели.Поросший осокой берег илистого озера. Вода в нем коричневая, скользкая, непрозрачная… Платон Алексеевич и Максим рыбачат. Отец в закатанных выше колена брюках стоит в воде, сын прилег, спиною облокотившись о корягу, удочку пристроил в специально воткнутую в землю рогатину. Тишина, покой…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. (Дотянулся до стоящей на берегу консервной банки, порылся указательным пальцем в земле и извлек жирного дождевого червя)У-у-у, змеюка…(Зажав удилище между ног, меняет наживку) Ну что, ловись рыбка большая и маленькая…
МАКСИМ. Ты еще на червяка поплюй, говорят, помогает…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. И что…И плюну…(Действительно плюет, смеется. Он весел, азартен, пытается и сына заразить собственным приподнятым настроением.) Давай, червячище, на тебя вся надежда!
МАКСИМ. Суеверия… Как дитя, ей богу…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Не вешай нос, мы с тобой на ушицу-то должны наловить… хоть раз в жизни.
МАКСИМ. Надежды юношей питают. А хочешь, папаня, я твою мазню знаменитой сделаю? Легенду сочиним, псевдоним там… Будто ты – запойный гений, которого коммуняки в психушках держали. А картинки твои буржуинам за валюту тискали.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Суета это… Ты за поплавком давай смотри…
МАКСИМ. Суета, а сработает…У меня на такие штуки нюх. И людишки нужные найдутся.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Поменять, что ли, опять червя?
МАКСИМ. Меняй, меняй, иллюзия деятельности. Соглашайся, папаня. Я тебе долг отдам сыновний… Ты меня зачал, а я художника великого рожу.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Собственного батю трахнуть хочешь? (Смеется.) Так это грех… Хамов.
МАКСИМ. Нет, кроме шуток, чего ты добиваешься?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Щуку хочу поймать. Озеро-то не даром Щучьим зовется…
МАКСИМ. Чего? Посмертной славы? Так она на то и посмертная, что от нее кайфа никакого.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. У меня, сынок, свой кайф — радость познания называется.
МАКСИМ. Высокие тра-ля-ля… Если ты художник – ты уже продался. Ври, не ври, а глаз понимающих хочется…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Только цену твою я платить не готов. Потому как расплатишься – ан, глядишь, и банкрот. Творить нечем – творилка не работает, родничок закрылся.
МАКСИМ. Какой такой родничок?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Дырка в голове между костями, через которую с неба в тебя льется что-то.
МАКСИМ. Младенец ты мой шестидесятилетний… Мы с тобой, папаня, повара в ресторане. Хлеба и зрелищ – слыхал небось? Вот эти зрелища мы с тобой и печем…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Т-с-с-с…Тихо, брат, помолчи…
МАКСИМ. Что такое?
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Рыбалка – дело буддийское, покойное, созерцательное…
МАКСИМ. Народ желудки нашими с тобой пирогами набить хочет…Интерес сугубо гастрономического свойства… А ты, повар, изволь соответствовать, вкус уважить. Большинство гамбургеры предпочитают, мясо жирное да пиво в больших кружках. Но если твой желудок – фу-ты-ну-ты – другого просит, если ты мастер утонченной французской стряпни – ты ничем не лучше – ты просто избалован и высокомерен. Но не горюй, папаня, и по твои экзерсисы гурманы сыщутся. Только вывеску то покрасивше намалюй, интерьер отчебучь да музыку закажи. Чтобы солисты симфонические под твою жратву пилили. Устрицы в хлеву – это даже дурновкусие…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. (Сматывает удочки.)Пойду, сынок… Не клюет сегодня…
МАКСИМ. Счастливо. Ты подумай…
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. И думать нечего. Можно к искусству относиться, как к пирожкам, а можно к пирожкам, как к искусству. Есть притча буддийская. Паломники приходили в святые места – и ничего, пустота. Но те из них, кто после заглядывали в соседнюю чайную, испытывали глубокое просветление. Потому что там был повар.
МАКСИМ. Ага. С большой буквы П.
ПЛАТОН АЛЕКСЕЕВИЧ. Совершенно верно. Привет.