Диоскур
ВАСЯ. О, красавица, вы увидите, в этом нет никакой необходимости. Обаятельнее, обходительнее, миролюбивее, приятнее во всех отношениях нас с братом нет в целом свете. Мы подружимся, обязательно подружимся.
ГРИША. (Поедая ростбиф). Нет, Вася, ты попробуй. Ты обязан попробовать. Тот бифштекс, что нам подавали на приеме у английской королевы – фук, подошва, по сравнению с этим произведением искусства.
ВАСЯ. (Отведав). О, ля-ля! – как говорят французы!
ГРИША. О, мадонна! – как говорят герои аргентинских сериалов.
НАСТЕНЬКА. Что, черт возьми, происходит! Кто вы такие и почему вы с самоваром?
ВАСЯ. Что за проницательность?! Гриша, обрати внимание, она зрит в корень.
ГРИША. Самовар, барышня, для чаепитий. Вот сюда засыпаются шишки, щепочки, потом сверху сапог или валенок – чух-чух-чух – и к вашим услугам всегда горячий чай.
ВАСЯ. Да, да, да! Старинная русская традиция. Дело в том, что мы с Гришей не выбирались на лоно природы давно, очень давно. Если начинать – все должно быть в наилучшем виде. Что за лоно природы без самовара?!
ГРИША. Чеховская традиция, понимаете? Сами будете довольны…
АННА ИВАНОВНА. Но при чем здесь мы?
ГРИША. Как причем? Кто же составит нам компанию, как не вы, наши очаровательные хозяюшки?!
НАСТЕНЬКА. Хозяюшки?!
ВАСЯ. Да, пора уже сбросить покров тайны с нашего волшебного появления. Гриша, говори.
ГРИША. Мы будем у вас жить!
НАСТЕНЬКА. Жить?
АННА ИВАНОВНА. Но…
ГРИША.(Его руки заняты всевозможной поклажей, потому ногой открыл дверь одной из хозяйских комнат. Деловито распределяет вещи по шкафам и углам.) Я, чур, у окна сплю.
ВАСЯ. Там разберемся…(Остановился на пороге, осматривается. Морда дово-о-ольная… ) Светелка девичья. Чудо!
ГРИША. Красавицы, будьте добры, заберите свои наряды. Они здесь мешать будут.
ВАСЯ. (Развалился на кровати, по-детски раскачивается на железных пружинах.) Ба! Матрасы-то какие продавленные – ух, баловницы…
ГРИША. Красавицы, не надо глазки долу… Не верю… В тихом омуте…
ВАСЯ. Нарезвились, накувыркались здесь – а братишкам теперь в люльках спать.
НАСТЕНЬКА. (Очнулась.) Так! Сколько вы собираетесь нам платить?
ГРИША. Не обидим, барышня, не извольте волноваться… Довольны останетесь! А пока, в качестве аванса, разрешите преподнести вам это скромное ожерелье. Между прочим, на вашу выю с шейки самой принцессы Дианы. ( Надевает на несопротивляющуюся Настеньку найденное ожерелье.)
ВАСЯ. Взгляните, разве не принцесса? Ничуть не хуже заморской.
АННА ИВАНОВНА. ( Обомлела, взглянув на дочку). Настенька!
НАСТЕНЬКА. Да брешут они…
ВАСЯ. Даже не ловко такое сумление слушать-с. Ровнехонько за час до трагической гибели, любимица англичан вручила нам сие ожерелье и, самолично, вот в эти самые щечки расцеловала.
ГРИША. Что и вам, хозяюшки, не мешало бы повторить. В знак, так сказать, благодарности…
НАСТЕНЬКА. (Покраснела). Вот еще…
ВАСЯ. Не стесняйтесь, не стесняйтесь.
АННА ИВАНОВНА. ( Расцеловала братьев). Спасибо!
ВАСЯ. О! Божественно. Настенька, у мамочки учитесь.
НАСТЕНЬКА. ( Как будто нехотя расцеловала сначала Васю, потом Гришу). Глупости какие-то…
ГРИША. Вот и чудненько. А теперь прошу к столу. Будьте как дома. Вася, доставай.
ВАСЯ. ( Достает из-за пазухи бутылку). Коньячок. Так себе… Урожая тысяча восемьсот тридцать четвертого года с восточного берега реки Амазонки.
НАСТЕНЬКА. Амазонка же это в Африке.
ВАСЯ. Это Лимпопо в Африке. « И одно только слово твердит: Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо.» Хотя, может быть, и Амазонка тоже… Ну и что?
НАСТЕНЬКА. Коньяк – это же французское…
ГРИША. Экие познания.
ВАСЯ. Гришка, ты тоже не цепляйся. Может, и не с Амазонки. Может, и не тысяча восемьсот тридцать четвертого. Бес его знает. Все это не имеет никакого значения. А имеют значение только эти бездонные очи напротив. ( Пододвинул стул, уселся напротив Настеньки, наливает коньяк в бокалы. Напевает: « Эти глаза напротив»). За знакомство, барышни.
АННА ИВАНОВНА. Ой, балагуры.
ВАСЯ. Да, с нами весело, не соскучишься.
5.Вечер того же дня. Веранда Татьяны Владимировны. Сиреневые сумерки. Мать и сын распивают вечерний чай.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Ты почему печенье так ешь? Надкусишь, обгрызешь и на свет смотришь?
МАКСИМ. Это потому, что я шизофреник, мама.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. А-а… Оно и похоже.
МАКСИМ. В дурачка сыграем?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Раздавай. Я чаю еще заварю. Психотерапевт ты мой доморощенный…
МАКСИМ. Только без смородины…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Я же понимаю, ты меня умиротворять собрался… Тихие домашние игры на клетчатой потертой клеенке под треск полешек в печке. Нервы мои врачуешь?
МАКСИМ. Я сам люблю.. Детство сразу вспоминаешь.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Ты бы лучше, сыночек заботливый, мать свою психованную предупреждал, когда в следующий раз в автомобильной катастрофе погибать соберешься.
МАКСИМ. Мам, ты опять? Я же объяснял – не получилось… Это тайно все делалось и быстро очень.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Ага, ага… А я десятью годами жизни за эти шуточки твои заплатила. В следующий раз застанешь мать свою мертвой на пороге - будешь знать: «Быстро, тайно, не получилось…». Доиграешься!
МАКСИМ. Ля-ля-ля. У тебя что?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. А козыри какие?
МАКСИМ. Буби.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. А у тебя?
МАКСИМ. Я первый спросил.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Шестерка есть?
МАКСИМ. Нет.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Семерка? Восьмерка? Девятка? Десятка? Валет у меня.
МАКСИМ. Ходи.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. «Ходи!» Мало на меня за последние годы и так бед сыпалось!
МАКСИМ. Мама!
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Что мама? И навещать свою маму мог бы почаще, звезда эстрады! С первого не переводят.
МАКСИМ. Это дурак не переводит, а в первой партии можно.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Жулик. Выдумываешь правила, какие тебе удобно. Взяла.
МАКСИМ. А помнишь, я в детстве за спиной твоей зеркало пристроил и выигрывал все время?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Не помню. Какое зеркало?
МАКСИМ. Желтое, на ножке, в форме цветка. Его еще можно было и так и так поставить. Одно нормальное, другое – увеличивает. Но потом признался… Смеялись мы…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Не помню…
МАКСИМ. Да ты ничего не помнишь… А Глашка где? Что-то ее не видно…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Какая Глашка?
МАКСИМ. Собака нашего святого Саныча?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Она теперь на лодочной станции живет летом. Запретили скобарихи мясоедки нашему Сан Санычу собаку держать. Тявкает, говорят. Нежные очень. Приходил, жаловался, чуть не плачет…
МАКСИМ. Жалко его, блаженненького…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Да, бедолага… Я к нему во времянку раз зашла – ужас. Вонь, запах какой-то кислый и окурки всюду натыканы. Как он пожар до сих пор не устроил – одному Богу известно. Приползет вечно на четвереньках и уснет на пороге, а во рту папироса тлеет. И что скобарихи его держат? Ума не приложу.
МАКСИМ. Кого?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Сан Саныча нашего, пьяницу горького… Какой из него сторож?
МАКСИМ. Эй-эй-эй! Сторож, сторож, чем ты кроешь?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Что такое?
МАКСИМ. Буби козыри, а ты червовой восьмеркой короля кроешь?..
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Ой, это я случайно.
МАКСИМ. Знаем, знаем… За тобой глаз да глаз, шулерка…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Да я не жульничаю никогда… Это случайно.
МАКСИМ. Ладно, ладно, в следующий раз канделябром по голове. (Отхлебнул из чашки, скривился.) Ты опять свой смородиновый лист в заварку напихала? Знаешь же, я этого терпеть не могу.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Зато папа твой любил.
МАКСИМ. Папа, папа, штаны и шляпа. Мало ли чего он любит.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Ладно, не болтай. Не надо.
МАКСИМ. Ты что же, всепростительница, через забор на папочку нашего поглядывая, слезу умильную пускаешь? Над его новым семейным счастьем? Да, поди, вечерами с молодою женою на чаи зазываешь? Плюшками с корицей потчевать да опытом с красавицей Алиночкой делиться?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. На чаи не зазываю, а зла не держу. Пусть его… Я уж отжила, устала, а у мужиков, как у Змей Горынычей, три головы – три молодости…
МАКСИМ. Мазохистка… А лист смородиновый зачем в чае плавает?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Так, по привычке… Роль уж больно затверженная. На автопилоте, как пьяница, до дому бредешь, а как добрел не помнишь… Смородина в чайнике, яичница, непременно, чтоб с белым хлебом, да желтки растеклись, но не поджарились, а желе эдаким. В холодильнике вечно колбаса вареная да горчица – сама не ем, не люблю, — а как они туда попадают, свежие – ума не приложу. Простыни глажу – Платоша любил на глаженных. Пепельница в изголовье и подушек обязательно две…
МАКСИМ. Мама, ты эти фокусы заканчивай.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Снились мне, сынуля, раньше сны актерские… будто текст забыла, а кругом зрители, и ужас. А сейчас живу – и будто во сне… И так хочется, знаешь, поскорее со сцены уйти. Чтоб не мучиться, не строить из себя кого-то, слов чужих не говорить, жизнь чужую не прожевывать.
МАКСИМ. Мать!
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Со сцены уйти, тряпки бутафорские сбросить, грим с морды стереть. И – покой…
МАКСИМ. Это ты о чем? ( Пауза). О чем ты?
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. А то ты не понимаешь, о чем я. О покое.
МАКСИМ. Я тебе уйду со сцены. Сейчас по попе надаю, чтоб глупостей не болтала.
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. Помню, маленький ты был: «Что ты, Максюша, говоришь?» – « Глупости…» (Смеется).
МАКСИМ. Ты мне зубы не заговаривай…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. А почему это, интересно, тебе можно, а мне нельзя?
МАКСИМ. Так я же понарошку…
ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА. А я по-настоящему… Большая разве разница?
6.Вечер того же дня. Анна Ивановна, Настенька, Вася и Гриша поют обнявшись: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далеком буду тебе женой» – запевают барышни. « Милая моя, взял бы я тебя, там, в краю далеком есть у меня жена», – отвечают братья. Хорошо! Все смеются и плачут. На столе изобилие бутылок, закуски, но тут же и самовар пыхтит.
АННА ИВАНОВНА. Мальчики, какие вы… Какие вы…
ВАСЯ. Мы же предупреждали – нас нельзя не полюбить.
Входит Максим.
МАКСИМ. Хозяюшки, что за песни по ночам? Вы же у нас поборницы здорового образа жизни и высокой моральной культуры.
ГРИША. Диоскурушка, милости простим к нашему самовару.