Тексты пьес

Гостя приняли, как надо, Платон Николаевич над каждой колбой-ретортой произносил пространную речь, мелодический строй которой удачно сочетал приподнятость восточного тоста с агностической ритуальностью загадочного Ордена Духотворцев. Корнелия Платоновна мурлыкала по-английски свои сентенции, которые в приблизительном переводе означали: «Преображение распада непостижимым вторжением духа не есть ли преображение роста зла?» При этом Нелли грациозно склонялась к очередной колбе-реторте, и каждый раз из крахмальной лузы выреза в ее кипенном халате выкатывался шар правой груди, оправленной в голубой креп-жоржет. В палевых розах.
Траектория выкатывания этого шара внимательно отслеживалась профессором Джеймс Д. Джеймсом, заставляя восклицать: «Вандерфул! Экстраординари!» Что в точном переводе означало: «Чудесно! Необыкновенно…» и относилось, надо полагать, к результатам научных исследований, так как при этом Джеймс Д. Джеймс присовокупил: «О! Еще шаг, и вы избавите человечество от рака!»
Так что все было тип-топ. В заключение Джеймс Д. Джеймс и Платон Николаевич обменялись книгами, сделав на них дарственные надписи своими авторучками: Зубов «Союзом», Джеймс Д. Джеймс «Монбланом».
Чего же больше?
Так нет. Растроганный Джеймс Д. Джеймс предложил и ручками обменяться — на память.
— Между прочим, — заметил американец, вертя в пальцах изумрудно-полосатый «Монблан», — эти ручки имели лучшую рекламу. Однажды фирма «Паркер» напечатала рекламу в журнале «Паримач»: Эйфелева башня, у подножия лежит авторучка «Паркер» и надпись: «Если вы сбросите нашу ручку даже с этой башни, она останется цела». И что же «Монблан»? В очередном номере рисунок: Эйфелева башня, а у подножия ручка, разбитая вдребезги. И надпись: «Если вы сбросите «Монблан» с этой башни, он разобьется. Но, если вы не будете этого делать, ручка будет безотказно служить вам до конца ваших дней». А? Вандерфул! — Американец гордо хохотал, точно сам был автором остроумной рекламы.
Смеялись и Зубовы, потому что действительно остроумно выдумал «Монблан». Смеялся и Станислав Стишов, находившийся тут же.
Теперь-то, когда Корнелии Платоновны уже пет на земле, можно признаться, что траектория голубого шара в палевых розах была предназначена вовсе не заморскому гостю, а Стишову, он ведь, как помните, был объектом чувств Корнелии Платоновны на данном отрезке времени. А также объектом волнений Платона Николаевича. По поводу бесталанности сочиняемой Стишовым диссертации.
Но, в общем, все было тип-топ.
И никто бы в ум не взял, что за этим последует. А… Через неделю на общем собрании института под гневный ропот зала Стишов рассказал, что Зубовы, пороча честь советского ученого, продали американскому империализму почти готовую противораковую вакцину. Мало того, за тридцать сребреников — за заграничную ручку. Мало того, вакцину-то добывали при помощи микробиологии, которая, как известно, буржуазная лжепаука.
И последовал разгром. Разгром в прямом смысле слова: в лабораторию Зубова явилась делегация защитников чести советской науки, вооруженная железными прутами, и побила все колбы-реторты, все как есть. Возглавлял делегацию, как и сам разгром, Станислав Стишов.

Надо же! В дни путча сидела и работала целыми днями, хотя изводилась из-за Вадима и, вообще, от всех черных мыслей. А теперь, когда все в порядке, не могу усадить себя за стол. Вчера почти весь день проторчала у телевизора. По всем программам передают хронику событий. Я даже не представляла, что столько удастся снять! Особенно жадно, конечно, разглядывала съемки у Белого дома. Думала, увижу в толпе Вадима. Вадима не увидела, хотя пет, кажется, это он мелькнул рядом с Николаем. Того-то сняли крупно.
Коля был великолепен. Какое у него, оказывается, прекрасное лицо — вдохновенное, красивое, чистое. Впрочем, не у него одного. Поражало обилие прекрасных молодых лиц, освещенных и освященных отвагой свободы. Это уже совсем новые люди, избавленные от пороков и неполноценности. Скажем, нашего поколения.
Какой же это чудотворный феномен — свобода! Подумать только, за несколько коротких лет он сумел создать эту великолепную толпу, которой неведомы наши страхи, наше малодушие, жесткая нетерпимость прежних дней!
И лица, лица… Вот девушка — прямой прообраз Свободы на баррикадах Делакруа.
Сказала про прототип холста и, конечно, вспомнила Нелли, ее житие на великих полотнах. Нелли, которую оставили в дни разгрома лаборатории, когда научная банда, возглавляемая Стишовым, била железными прутьями оборудование.
Дальше — больше. В широкой печати была организована кампания по изобличению продажных антипатриотов. Известный советский драматург сочинил пьесу «Честное имя» (о честном имени советского ученого и о том, как иные готовы его продать за авторучку), пьеса прошла по всем сценам Советского Союза и была экранизирована.
Тут у читателя может возникнуть закономерный вопрос: чего это автор, еще несколькими страницами выше выписывавший подробности мирного зубовского быта, теперь, когда дошел до событий истинно политических, начал чесать скороговоркой, через запятые? Может, автор не в курсе дела? Может, питается слухами?
Отнюдь. Автору все известно досконально. И художественных деталей при желании мог бы набрать сколько угодно. Например, автор мог бы привлечь внимание читателя к такому штриху событий: когда Стишов замахнулся железным прутом на очередную колбу-реторту, Корнелия Платоновна вдруг заметила на его побелевших пальцевых фалангах буквы татуировки — по букве на каждом пальце, — образующие какие-то слова. И показалось ей, что слова эти «Нелли» — в верхнем ряду, а снизу еще что-то. Вероятно, «люблю».
И стало Корнелии Платоповне дурно от мысли, что непатриотический, даже антипатриотический поступок Зубовых был предательством святой сти-шовской любви. Она продала эту любовь за авторучку «Монблан». Так ни справедлива ли расплата?
Однако лишь пелена чувств, застлавшая взор Корнелии Платоновны, могла сложить синие буквы в такой порядок. На самом-то деле, в пору службы на флоте, Станислав Стишов, как и другие члены экипажа, попросил вытатуировать на пальцах свое имя: «Слава». Став же ученым, надписи этой стеснялся, как изобличающей примитивность запросов. И тут кто-то подсказал: «А ты снизу протатуируй еще ВКП (б)». Это и было сделано при содействии другого отставного моряка.
Так что вовсе не «Нелли, люблю» значилось на стишовских пальцах, а «Слава ВКП (б)!» Что на фалангах, побелевших от гнева и физического напряжения, всеми читалось особенно отчетливо, всеми, кроме дуры Корнелии Платоновны.
Мог бы автор сообщить и ряд занимательных подробностей, пожелай он описать премьеру спектакля «Честное имя», на которую собралась вся творческая Москва, а ученых свозили даже специальными автобусами, снятыми с рейса № 18.
Но это при желании. А вот желания-то у автора как раз и нет, а есть лишь грусть и противность. Поэтому ограничиваюсь уведомлением о фактах.
Главный из них: Корнелия Платоновна умерла от горя. Горем, конечно, был разгром лаборатории. Но горше того горя была преданная любовь. И муки сомнений, кто кого предал — Стишов ее или она Стишова.

IV

Снега забинтовали зубовскую дачу своим стерильным материалом плотно, прочно, почти загипсовав. То ли стремились снега сберечь и укрыть болезное это жилище от посторонних вторжений, то ли хотели придать бревенчатому дому мирность, не потревоженную внешними бурями. Может, и так. Главное, что сплетни и пересуды не дотянулись до несчастных обитателей дачи.
Кстати, замечали вы, что именно снега способны сообщать домам особый смысл, награждать заключенную там жизнь скрытым загадочным течением? Засветился огонек в окне под насупленной белой крышей, и уже мерещится проходящему мимо путнику — тайное свидание оговорено в доме, нашел себе приют одинокий беглец или празднует там удалая компания вечное Рождество…
Таинственность зубовской дачи была и того непроницаемей, ибо в жизнь хозяев не вела даже привычная тропинка от калитки. Запорошило, а новую ничьи шаги не торили. Вот в этом-то и дело. Платон Николаевич дачи вообще не покидал, Анна же Егоровна выходила из дому только задами участка, чтобы не быть никем встреченной.
А как же соседи? Неужели никто и не пытался войти, утешить хозяина, сказать так нужное в горе слово? Нет. Никто. И не потому, что поселок был населен исключительно жестокосердными людьми. А от страха. Все боялись, что «контакты с антипатриотом» могут погубить. Ну, повредить зашедшему.
Тут отмечу одну интересную подробность. Дачный этот поселок был поселением сибиряков-подпольщиков. Кто это такие? Объясняю для новых поколений: сообщество это состояло из персонажей, которые в глухую пору царизма в далекой Сибири устремляли свои революционные силы на борьбу с ненавистным самодержавием.
Конечно, как и положено, почти все они были в предвоенные годы отблагодарены социалистическим строем. Все снова в Сибирь отправились, только подальше. Те, я имею в виду, кого сразу не постреляли.
И произошло так, что дома этих бедолаг оказались как бы в чумном карантине для сослуживцев и знакомых. Дорогу туда забыли.
Нет, нет, говорю — все. Не всех, разумеется, пересажали. Половину. Но уцелевшая половина была уже учена насчет «контактов». И к Зубову — ни ногой.
И как же сосед-автор? Тоже забоялся. Ведь как восхищался Зубовыми? Забоялся, забоялся. Хотя и мучился от своего предательского малодушия. Но ведь и прочие соседи, вероятно, мучились. Отчего бы нет? Люди-то хорошие.
И все-таки настал день, когда автор сказал себе: «Да какого же черта! Неужели полностью меня превратили в такое трусливое дерьмо? Пойду навещу старика».
Заявление это, сделанное самому себе, звучало достойно и отважно. Тут бы встать и белым днем на глазах у всего поселка — к Зубову. Но, нет… Решил все-таки автор дождаться темноты и даже подумал, что надо бы слегка поплутать, чтобы наивная целомудренность снега не запечатлела маршрут от одной дачи к другой.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44