Тексты пьес

Ирэн: «И вот я выхожу, к этой трибуне, где он только что читал лекцию, он садится рядом, на стул, смотрит на меня, и я мгновенно оцениваю эту обстановку: в Америку приехала первый раз, мой муж любимый, который мною гордится, наверное, раз он меня вдруг заставил петь, да еще из России приехала, ну и начала петь. И вот я пою, слова потрясающие, я пою прочувствованно, и, наверное, на вот этом эмоциональном подъеме, я чувствую, что у меня просто слезы на глазах, и вдруг я смотрю на этих мужчин, которые ни одного слова не понимают по-русски и у некоторых, я вижу, тоже слезы на глазах, тогда я еще больше эмоционально подзарядилась, и когда я закончила, то были такие аплодисменты, что я, в общем-то, очень даже смутилась, конечно, это было так неожиданно, спонтанно».
Но что могли понять американцы в нашей российской забубённой грусти? И что знали они, аплодирующие русской красавице, о том, чего стоила ей ее счастливая любовь?
Иногда с кладбища она идет пешком. Идет к их дому в деревне Славино, утопическом поселении, основанном им, где и сейчас она чувствует его присутствие. Никому невдомек эти нынешние их встречи, потому что только зрением любви она может разглядеть, что он способен возникнуть за любым поворотом дороги, в окне дома, всюду.
И наоборот, странной, почти нереальной ей кажется собственная жизнь — до него.
Ташкент. Мединститут. Студенческий ансамбль. Замужество. Дочки — двойняшки Элина и Юля. Развод. Землетрясение. Переезд в Москву.
А там — комната в красногорской коммуналке, скромная больница, где она работала акушером-гинекологом. И дежурила, дежурила, дежурила. Надо же было растить дочек.
И какое уж женское счастье мог вместить монотонный маршрут: дом — больница, больница — дом…
Март у метро «Войковская» все тот же. И толпа в том же возрасте. Кажется, и сегодня она в том же возрасте. Потому что можно сесть в тот же 191-й и двинуть прямиком в семьдесят первый год, в ту клинику, где ее слепнущая тетя просила разыскать неведомого ей врача-чудодея.
На всякий случай игриво она вошла в его кабинет и замерла. Потому что, как писалось в старинных сентиментальных романах, «перед ней был  мужчина ее мечты».
Ирэн: «У него были удивительные глаза, удиви- тельные, просто удивительные, такие темно-зеленые, какие-то такие, просто пронизывающие насквозь, это был… это был взгляд настоящего мужчины, знаете, такой вот может даже и без слов понять, как… как ты, понравилась ли ты ему, сможешь ли ты что-нибудь добиться… Но тогда у меня не было этой мысли. Я даже забыла, зачем я пришла, потому что сначала было состояние шока, а когда, это же все мгновения были, когда он так посмотрел пронзительно, а потом сказал: «Ну, проходите, садитесь, пожалуйста»».
Она села и, кое-как усмиряя сердцебиение, рассказала про тетю.
Он согласился прооперировать ее протеже. Более того, разрешил ей, Ирэн, присутствовать на обходах и в его кабинете. Но неотвратимо приближалась тетина выписка, и в висках стучало: все, все, скоро — конец.
Ирэн: «Нет, мне было очень неудобно, и он в этот момент мне сам помог, он мне сказал: «Где я вас могу найти?» — и когда он мне это сказал, мне все стало ясно, что опять же есть надежда на то, что встреча будет продолжаться, и я ему дала все свои координаты, все свои телефоны, и после того как я уже ушла, это было в апреле,                16 апреля я была у него в последний раз. Я стала ждать звонка».
Но телефон молчал. И тогда она отважилась сама набрать магический номер.
Ирэн: «Я когда ему позвонила по прямому телефону, он взял сразу трубку, и я сказала: «Святослав Николаевич, вы помните меня, я та-та». Он сказал: «Да, помню». Я говорю: «Я просто так звоню вам, чтобы услышать ваш голос, потому что у меня сегодня день рождения, решила сама себе сделать подарок». — «Ой, простите, одну минуточку, я вам перезвоню через пять минут»».
«Я перезвоню через пять минут», — сказал он. Перезвонил. От приглашения прийти отказался, но пообещал звонить.
И снова — ничего. Рвалась домой. Круглые глазищи диска таращились безучастно. Но однажды еще в подъезде она услышала звонок. Нет — колокол, набат.
Договорились встретиться у кинотеатра «Комсомолец». Она приехала на 594-м, нарочно немного опоздав, и сразу увидела его машину.
Они поехали в ресторан «Русская изба». Сколько роскошных ресторанов повидала она потом! Но разве хоть в одном вино умело так вкрадчиво шелестеть? Разве хоть через одно окно к ее глазам мог подступить такой распахнутый мир? Куда там «Рицы», «Максимы», «Ривьеры» до неправдоподобной, благословенной «Русской избы»!
Ирэн: «И вдруг он мне провел рукой вот так по щеке и сказал: «Да, все, конечно, замечательно, ой, ну нет у меня возможности ухаживать за вами, ведь вы же женщина, за вами нужно ухаживать, вам нужно делать какие-то подарки, с вами встречаться, бесконечно вы какие-то проблемы доставляете нам, мужчинам». И я сказала: «Святослав Николаевич, я могу вас абсолютно заверить в том, что со мной у вас проблем никогда не будет, никаких»».
И они уехали в какой-то лес. Ах, ворожбу этого  света, этого леса не воссоздать ни одному пейзажисту! Существовали только эти воды, зелень и  они. И они целовались, целовались, целовались.  Надо бы сказать «с юношеской страстью». Нет.  Такое исступление доступно только зрелости.  Двум одиночествам, обретшим друг друга. Хотя и это не точно: он-то был женат.
И, похоже, парковые скульптуры разглядывали их с некоторым подозрением.
Ирэн: «Это был чудный вечер, мы, остались у меня дома, и как потом он мне сказал: «Сегодня мы объявили войну богам». Вот, и с 2 2-то июня, это было 22 июня, это день войны был, начало, первый день войны, а он сказал: «Да, сегодня 22-е июня, а мы с тобой сегодня объявили войну богам»».
У этой войны было много фронтов. Но главный — его дело. Как-то уже в заморозки он повез ее в Бескудниково, где на пустыре возились рабочие, размечая площадку под строительство будущего федоровского института.
Ирэн: «Я говорю: «А можно мы с вами здесь поучаствуем и поставим колышек?» — «Да ставьте, пожалуйста». — Дали нам топор, у них не было даже молотка. Дали нам топор, какую-то такую дощечку, и обухом топора прибили мы с ним эту дощечку. Я держала, а Слава вбил ее этим топором, и мы ушли, удовлетворенные тем, что мы, так сказать, вбили вот этот колышек в здание той огромной империи, которую он потом создал».
Эта империя — Межотраслевой научно-технический комплекс микрохирургии глаза — включила отделения в одиннадцати регионах России, летающие, плавающие, движущиеся операционные, руководство клиниками в Японии, Арабских Эмиратах, Италии, Польше, Албании, Китае и других странах. Только в нашей стране 3,5 миллиона человек обрели зрение. Воистину — империя!
Сегодня ей трудно входить в его кабинет. Страшна немота пространства. А ведь здесь гремели научные дебаты, шумели предвыборные споры, когда Федоров баллотировался в Президенты страны и в Госдуму. Здесь его партия «Самоуправления трудящихся» обдумывала, как вернуть достоинство рабочему человеку, сделать его хозяином своего труда.
Все молчит. Молчат мониторы, по которым он следил, как в операционных прозревают слепые. Теперь ослепли сами мониторы.
Смерть будто настигла и предметы. Они всегда были в движении. Даже гири, с которыми он «подзаряжался», замерли на полу.
Да, самое тяжкое — безмолвие кабинета, о котором мечтали они в декабре 74-го года.
Наступающий 75-й год, в общем-то не примечательный для человечества, казался ей чуть ли не началом нового летоисчисления, где все числа с календаря обязаны быть только красными. Вы заметили: она и сегодня помнит все даты?..
Ирэн: «19 января 75-го года, я только пришла с работы, это было где-то часов шесть, он мне позвонил и говорит: «Ты пришла уже домой?» Отвечаю: «Да, я дома». — «Ты вечером дома будешь?» — «Да, я дома». — «Я к тебе приеду». Я спросила:         «А когда?» Он говорит: «Я приеду через час. Насовсем»».
Как явственны в поселке Славино отзвуки того лета! На пустующей дороге вдруг слышится вкрадчивый рокот мотора. И откуда ни возьмись перед глазами синий «Мерседес», тот, что подарили Славе американцы. Нет похожих на ту машину. И не потому, что была она с ручным управлением и Слава звал ее «инвалидной коляской». Просто скорость того «мерса» была с каким-то ликующим посвистом, и он умел любой заунывный пейзаж обращать в неизведанное обтекающее пространство. Ведь именно так все и было, когда они отправились на юг. Была ли она счастлива?
Ирэн: «Очень, очень была счастлива, я была счастлива каждый день, каждое мгновение, каждую минуту, потому что, понимаете, все дни были заполнены им, вот все дни были заполнены им, он все время был со мной рядом».
А потом? Потом он исчез. Бросил? Ушел к другой? Или, разведясь с предыдущей женой, польстился на успех завидного жениха? Ах, какая разница! Какая разница, как окрестить эту беду, пропасть, это изнуряющее наваждение — круглые сутки в мыслях только он, он, он, он… И — проклятие молчащего телефона.
Ирэн: «Когда началось вот это все, понимаете, в 76-м уже году вот это все началось, это было что-то страшное, потому что я ничего не могла понять, что происходит. И начались мои ужасы. Боже мой, что со мной было, тогда похудела, мне так было плохо, ночи не спала совершенно, просто бессонница, потом начались даже какие-то галлюцинации, ну то есть ужасное было состояние».
Она уехала на юг. Ведь еще в прошлом году там царил ликующий праздник. Но на этот раз только унылое пекло. Москва была пуста и никчемна. И все-таки через две недели она вернулась.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44