Тексты пьес

При мне, красавица, ты пела…
Не пой, красавица, при мне.

Неудивительно, что красавице нежный памфлет серенадой не показался. И… хрупкий сосуд девичьих чувств был раздавлен асфальтовым катком Зяминой игры в слова.
Литература и любовь в гердтовской жизни давали самые неожиданные виражи и повороты.
Так, эпоха женитьбы на Наташе тоже ознаменована своими забавностями. Однажды, когда мы с ней готовились к госэкзамепам по литературе, к нам присоединилась еще одна подруга, Лиля Кириллова, то есть, как мы говорили, дамочки «соображали на троих изящную словесность». Лиля в ту пору была кормящей матерью и каждые три часа добросовестно сцеживала молоко в поллитровую банку.
Зяма отсутствовал по служебной или, может, творческой надобности. Вернувшись, прошагал по комнате, перетормошил скопище книг, заваливших столы и стулья, небрежно приговаривая: «Так… это мы читали, это мы штудировали, это мы знаем… Пустое дело!» Прибавив: «А вот есть — мы ничего не ели», двинул прямиком к подоконнику, где стояла банка с Лилиным молоком и, ничтоже сумняшеся, опорожнил ее. Мы замерли.
Наконец Лиля прошелестела:
Зяма, это же грудное!.. Гердт и бровью не повел:
Но вкус вполне изящный.
— Что ж, — сказала я, — теперь ты можешь считать, что впитал литературу с материнским молоком.
Не исключаю, что спазмы отвращения сотрясали Зямин желудок. Однако вновь, как ни в чем не бывало, Гердт произнес с мечтательной задумчивостью:
—    Да, когда будущие биографы попытаются вскрыть корни моей энциклопедической эрудиции в вопросах литературы, стоит отнести их внимание к данному факту.
В те времена и заподозрить возможность появления биографов Гердта в светлом будущем казалось нелепым.
И, тем не менее, биографы есть, о Гердте пишут многие. И о его поразительных познаниях в литературе, особенно в поэзии, размышляют непременно. Но — надо же! — никому и в голову не приходит метод, которым эти познания обретены на заре его брачных эпопей.
Да, женитьбы были многочисленными. Признаюсь, я со своими однолинейными вкусами, направленными на красавцев, не очень понимала причины его оглушительного успеха у женщин. Хотя ценила и ум его, и талант, и непобедимое обаяние. Но, так или иначе, свидетельствую: Гердт нравился женщинам, пожалуй, больше других известных мне мужчин. Все дамы любили его самозабвенно и бескорыстно.
Меняли жен многие жрецы искусств. Помню разговор на Пушкинской площади драматургов В. Полякова и И. Прута. Оба они многократно уходили от жен, всякий раз строя квартиру для каждой. Тогда И. Прут, оглядевшись по сторонам, сказал задумчиво:
— А неплохой городишко мы с тобой, Володя, отстроили!
Когда я рассказала эту историю Зяме, он грустно произнес:
— На днях одна маленькая девочка сказала мне: «Мы получили комнату — 17 квадратных метров, Понимаете — квадратных!» А я даже обыкновенного метра никому не мог вручить. Обидно.
Действительно, настоящий собственный дом у него появился поздно. Вместе с настоящей женой.
Когда Гердт женился на Тане и познакомил нас, я спросила его (Таня куда-то отошла):
Ну и какой срок отпущен этой милой даме? Даже не улыбнувшись, он ответил:
До конца жизни.
Что, как у Асеева, «из бесчисленных — единственная жена»? (Мы любили разговаривать строчками.)
Отсюда — в вечность. Аминь. А может — омен, возможны варианты.
Зяма сказал так. Так оно и произошло. Все предыдущие браки были как бы романами под общей крышей. Жизнь с Таней была семьей, домом, заботой, нерасторжимостью. И любовью. Не притушенной временем любовью.
Профессия настоящей жены — это множество ипостасей, порой вроде бы взаимоисключающих друг друга. Ведомый и поводырь, защитник и судья, подопечный и опекун… Таня — блистательный профессионал в этой старинной неподатливой должности.
Принято считать, что комплекс чеховской «душечки» чисто женская привилегия.   О нет! Присутствие в нашей бабьей жизни того или иного мужчины делает женщину счастливой или несчастной, деятельной или безвольной. Но почти никогда, уверяю вас, почти никогда данный мужской персонаж не формирует ее нравственный образ, ее суть. Поведенческие трансформации — о Боже, что с ней стало, ведь в девках была иной! — это всего лишь сознательное или, реже, бессознательное желание «вписаться в мужика». А так — какая была, такая и есть.
Мужчины же — «отнюнь», как говорила моя маленькая внучка.               «Душечки»-то как раз они. Именно в браках гуляки становятся домоседами, расточители — скрягами. Или наоборот. Если, конечно, жена для них значима.
На протяжении полувека моей дружбы с Зямой я наблюдала и разные, вовсе не иконописные лики его поступков. Что не делает его лицемером, прикидывающимся носителем непятнаемых белых одежд. Помилуйте! Разве на совести каждого из пас нет мутных пятен или затертостей? Да и вообще стерильщик — скучен.
Но присутствие Тани в Зяминой жизни не раз оберегало его от неверных душевных движений. Он жил, кося глазом на свод Таниных нравственных принципов, сверяясь с ним.
А Танин моральный кодекс — не чета провозглашенному некогда «моральному кодексу коммуниста». Ибо последний был декларацией, литавровым грохотом бесплотных заклинаний. А Танины устои — безгласны, естественны, как кровообращение в живом организме. Хотя ей и принадлежат некоторые мудрые постулаты. Как скажем: «Дружба сильнее любви. Любовь может быть безответной, а дружба нет». Какой она друг, умеющий без восклицаний и многозначительных жестов приходить на выручку и утолять горести, сама я убеждалась не раз.
У ее, старомодного по современным меркам Кодекса чести, и корни — старомодные.
Танина мама, дочь знаменитых шустовских коньяков, а точнее, владельца коньячных заводов Сергея Шустова, обладала качествами, означенными в литературе как «аристократизм души». Понятие прагматическим повседневщикам недоступное и всегда именуемое ими на свой куций манер. Они ведь исходят причитаниями и слезами по поводу того, что кассирша обсчитала на целую десятку, хотя десятка не последняя. И держат за идиота расточителя неунывающего товарища по несчастью. Татьяна же Сергеевна умела с величавой легкостью принять пропажу бесценной семейной библиотеки, из которой, даже голодая, не продала ни книжки. Каноническое дореволюционное воспитание не побудило ее к ханжески неукоснительным следованиям «принятого». Полвека прожила «во грехе», не расписанная с любимым мужем. А когда им в канун золотой свадьбы предложили все-таки узаконить их отношения, сказала: «Нет, надо все-таки проверить чувства».
Отношение Татьяны Сергеевны к замужеству дочери тоже заслуживает рассказа.
Сложился этот брак стремительно, разметав прошлое Тани и Зямы, как управляемый, вернее, неуправляемый взрыв фугаса.
Таня, ученый-арабист, была подряжена в качестве переводчика на гастроли театра Образцова в Египте. У Гердта, артиста-премьера, в спектакле была главная роль, которую предстояло играть на арабском. (Как и еще на пяти-шести языках в других странах.) Образцов привел Таню к Гердту, дело было в театре. Гердт с ленивой небрежностью обмерил, ощупал, обследовал Таню взглядом и спросил:
Дети есть?
Есть. Дочка.
Сколько лет?
Два года.
Подходит, — сказал Гердт. И только-то.
В Египте Зяма пустился во все тяжкие, опустошая закрома своего обаяния, эрудиции и мужских умений. Вместительных, надо сказать, закромов. Обычно день такой деятельности сшибал разрабатываемую даму с ног. Но Таня не дрогнула. Нет, нет, разумеется, дрогнула, но устояла. Опасалась, что все будет смахивать на роман в жанре «Гастроли премьера». А Тане подобный вариант претил. Старомодна, что поделаешь!
На обратном пути в самолете они договорились о свидании. Она пришла. Подъехал Гердт и, распахнув дверцу машины, сказал:
Прошу.
Гастроли продолжены? — спросила Таня. Он ответил:
Я свободный человек
Да, в день приезда Зяма сказал жене: «Я полюбил другую женщину, я ухожу». Что иные говорят в таких случаях?.. Впрочем, отсутствие изысков в этом заявлении не делало его проще. Конечно, Зяма мучился сознанием, что приносит боль жене. Но она сама облегчила задачу единственным вопросом:
А как же квартира?
Квартира — твоя.
В канун этого свидания Таня сделала мужу такое же признание. Формулировка, правда, была иной, согласно иной семейной ситуации.
Через три дня Зяма заехал за Таней — они решили отправиться в Ленинград на машине. Ожидая его, Таня все рассказала родителям.
Татьяна Сергеевна обратила на дочь сочувственный взгляд: «В таких случаях неплохо бы познакомиться».
Гердт поднялся, представился и заверил:
— Я обещаю всю жизнь жалеть вашу дочь. — И через паузу: — Я очень устал от этого монолога. Давайте пить чай. — Что и сделали.
Когда уходили, Таня шепотом спросила мать: «Подходит?» И та, как после долгого знакомства, взмахнула рукой: «Абсолютно!»
Иронии и жалости требовал некогда хемингуэевский герой. Татьяна Сергеевна была иронична, а жалость, нет, сострадание и понимание являла не раздумывая.
Зяма гордился тещей. Восхищался тещей. Дружил с тещей. Обожал тещу.
Таня-младшая все достоинства матери не примеряла на себя. Она просто существовала и существует с ними, в них. Оттого ее фамилия — Правдина — всегда казалась мне заимствованной из какой-то пьесы времен классицизма, где фамилии персонажей определяют их характер и нормы поведения.
Когда Зяма был уже безнадежно болен и терзаем болями, отхлынувшими силами, сомнениями, только она умела сказать: «Зямочка, надо». И он собирался. И как гумилевский герой, «делал, что надо». Она «учила его, как не бояться и делать, что надо».
Хотя этот маленький, хрупкий и немолодой человек и сам был мужественным до отваги. Но ведь и отважных оставляют силы…
За три месяца до кончины Зяма снялся в фильме по моему сценарию. Как? Это непостижимо — ему уже был непрост каждый шаг. Видимо, Таня сказала: «Зямочка, надо. Ты должен оставаться в форме». А может, и сам он решил, что нельзя потакать недугу. Да и дружбе он оставался верен, как умел это делать всегда.
Он вышел на съемочную площадку, и никто даже не заподозрил, чего это ему стоило. И в перерывах он был Гердтом — праздником для всех, виночерпием общей радости.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32