Тексты пьес

Они скажут: хозяин, на бутылку надо бы добавить… А вы говорите — остров.
Мы похохотали беззаботно и горько. Горько, потому что не могла я взять в толк, как с ним, Утесовым, можно так небрежничать.
В день того моего посещения мне предстояло выступление в воинской части, расположенной в нескольких километрах от утесовского дачного поселка. И, погостив в этом пахучем доме, я прямиком отправилась к солдатикам.
По дороге в часть я продолжала терзаться раздумьями о том, как вместе с войной ушли не только трагедии, горечь потерь, но и что-то светлое, бескорыстно-возвышенное, что жило в людях, не прокламируя своих высоких отметок, а как-то бессознательно присутствуя в человеческой сущности.
Потому естественным продолжением этих мыслей стал наш разговор в воинской части. Да нет! Солдатам я никаких этих сентенций не сообщила, просто поведала про Остров. А потом про забор и утесовский психологический этюд.
Сейчас могу признаться: про психологическую загадку я рассказала, чтобы повеселить аудиторию. Каждое выступление на публике требует, так сказать, «смены жанров».
Но — увы! Ответом мне был одинокий смешок. Зал молчал. Молчал, не отводя глаз. Но — что делать! — как говорится, «номер не удался». Нет, так нет.
Прошла неделя, и вдруг в телефонной трубке раздался утесовский хохоток, а потом ликующее:
Представляете! Свершилось чудо! Кто-то ночью достроил мой забор! Таинственный благодетель пожелал остаться неизвестным. Еще одна психологическая задача. Как вы думаете, кто бы это мог быть?
Действительно, кто бы? — как и в прошлый раз, тупо полюбопытствовала я. И все поняла.
Мгновенно я увидела зал в воинской части и глаза солдатиков, обращенные к сцене. Это были точно такие же глаза, какими пятеро защитников зеленого острова, плывущего по Десне, смотрели в костер, когда пели друг другу песни Утесова.
Глава XII
«Дальше — шум…»
(Фаина Раневская)

Она сказала: «Браво! Браво!» Почти шепотом. Звуком из каких-то подвальных регистров голоса.
И все трое заулыбались, заблагодарили. Школярски, необученно.              Хвалила-то Раневская! Впрочем, и те трое тоже были не с бурьянной околицы: два народных артиста СССР — Борис Чирков и Александр Борисов да еще прославленный гитарист — виртуоз Сергей Сорокин. Слушательская аудитория была невелика — Фаина Георгиевна и я с мужем. Как всегда. Ну, может, еще человека два-три бывало. Пели ведь «для себя».
Всякий раз, приезжая в Москву, ленинградцы Борисов и Сорокин приходили к Чирковым попеть. О, никакие торжественные залы не знают интимного совершенства концертов, когда знаменитые инструменталисты вдвоем, втроем играют друг для друга, когда поэты читают стихи, обращенные к паре собратьев по перу, когда поют вот так, как у Чирковых!
Самозабвенно, как теперь говорят, просто «в кайф», они выводили мелодию, уводили, заводили. С первым и вторым голосом, с подголосками, замирая и разливаясь. И расстилалась необъятность ямщицкой тоски, зазывно жеманничал городской романс, а то и просто рушилась россыпь гитарных переборов знаменитой «Малярочки». Иногда вплетала свой чистый, точный голос и Мила, жена Чиркова, артистка Людмила Геника.
Вот так спеть — и можно помирать, — вздохнул мой муж Леша.
Так пойте. У вас вполне интригующий баритон. —  Раневская приглашающе развела руки.
Фаина Георгиевна! У меня же нет слуха! — сокрушился муж. — И это при моей-то любви к пению!
Что правда, то правда. Петь любил, слуха не имел. У нас дома даже существовала такая игра: Леша пел без слов, а присутствующие должны были угадать, что он имеет в виду.
Хотя, — взбодрился Леша, — говорят, что у знаменитого Тито Руффо тоже слуха не было. И, вообще, однажды я привел в восторг даже строгого церковного регента. Правда, правда. Регент этот, дядя моего друга, присутствовал на одной домашней вечеринке. Подвыпив, все, как у нас
положено, затянули песни. И я со всеми. И представляете? — регент зажимает меня в прихожей и восклицает: «Это блестяще! Я никогда не слышал, чтобы так остроумно пародировали пение! У вас же тончайший слух!» Так что еще посмотрим…
Не зарывайтесь, — строго осадила его Раневская, — красота, ум да еще слух — это уже перебор… Галя, наверное, утомительно иметь в быту красавца?
У меня — опыт, — нагло хихикнула я. А Мила объяснила:
Галя же у нас, вообще, только красавчиков признает.
Фаина Георгиевна поморщилась:
Нет, это пошло быть замужем за красавцем. Красавцы должны быть недостижимым идеалом.
А у меня есть недостижимый идеал, — не сдавалась я.
И кто же?
Петр Шелест.
Все грохнули. Чтобы современному читателю была понятна та реакция, объясняю. Названный персонаж был вождем украинских коммунистов. Не знаю, какими достоинствами обладал секретарь ЦК КПУ, может и обладал, но внешность, глядящая с портретов… Лысый череп и антропологически характерная лепка лица не оставляли сомнений в том, что недостающее звено между неандертальцем и человеком — найдено. Так что при моей слабости к мужской красоте…
К тому же, — добавила я, — товарищ Шелест имеет особые замашки. Скажем, любит охотиться на уток с катера из станкового пулемета. Что широко известно украинским трудящимся.
И вы до сих пор не воспели своего Беатрича ни в стихах, ни в прозе? Стыдно! — покачала головой Раневская.
Воспою. Обещаю вам.
Да уж, пожалуйста.
Дней через десять я получила тугой упитанный конверт. Он заключал цветной портрет Шелеста, вырезанный из «Огонька». На портрете была надпись: «Дорогой подруге Гале от друга Пети на вечную любовь и дружбу».
Я ломала голову — кто прислал? Только через полгода Фаина Георгиевна «прокололась», что была отправителем. Узнала я и еще одну уже печальную историю, которая заставила меня подумать о том, что шутейное замечание Раневской о «красавце — недостижимом идеале», может быть, имело для нее и личные корни.
Фаина Георгиевна никогда не была замужем. Как рассказывала мне одна из подруг Раневской, разочарование в мужской половине человечества постигло Фаину еще в трепетной юности. Тогда она, начинающая актриса провинциального театра, была влюблена в красавца героя-любовника. Влюблена беззаветно, со всем пылом впервые растревоженной души. А он…
Впрочем, я описала эту драму в повести «Светка — астральное тело», изменив, конечно, образцы персонажей и антураж действия. Но вы поймете, как поступил Он с чистой любовью юной Фаины.
«Рано потеряв родителей, Марго к тому времени уже сама зарабатывала, аккомпанируя певцам, в том числе и исполнителю испанских песен Мигелю Ромеро (в изначальности Мишке Романову). Сочный брюнет Мишка-Мигель был кумиром старшеклассниц и студенток техникумов с легкопромышленным уклоном.    Да и было от чего сходить с ума! Черные волнистые волосы певца облепляли голову, как мгновенно замершее бурление асфальтного вара; алый платок, роль которого исполнял обыкновенный пионерский галстук, завязанный на шее под правым ухом, выявлял прямое родство с пиратами южных морей; слова песни, которые, по представлению Мигеля, звучали по-испански, дурманили эротической непроницаемостью смысла. Конечно, количество поклонниц Мигеля не могло соперничать с армией «лемешисток» или «козловисток», чья численность в предвоенные годы равнялась численности полков, а может, дивизий. Но свой батальон Ромеро держал не хуже оперных звезд: и снег из-под его подошв ели, и очередность для поднесения цветов соблюдали, причем в этот день счастливица с порядковым номером надевала все новое, вплоть до нижнего белья, хотя продемонстрировать своему божеству немудрящее изящество вискозной комбинации марки «Мострикотаж» удавалось лишь редким избранницам. Могла ли Марго не полюбить Мигеля? Праздный вопрос. Однако Мигель не замечал верного чувства Марго. Но как-то, вроде ни с того ни с сего, он спросил ее:
А ты с кем живешь дома-то?
Одна, — ответила Марго, еще не понимая, о чем речь.
И комната у тебя отдельная?
Да. Папа и мама умерли.
Мигель пробуравил пальцем в застывшем варе дырку, поскреб темя и задумчиво протянул:
— Так надо к тебе в гости зайти.
Неделя ожидания неожиданного счастья прошла в угаре приготовлений: Марго, продав все, что можно, и одолжив денег у кого возможно, украшала свое жилье. Она сшила новые занавески из маркизета и, отбив ручки у трех старых фарфоровых сахарниц, превратила их в цветочные вазы. Низкие, для незабудок. В комнате не должно было быть никаких пышных цветов. Только незабудки — тут, там. Был закуплен многоцветный и многоименный комплект продуктов и вин для ужина. Разложенные по тарелкам закуски, подобно тематическим клумбам в Парке культуры и отдыха, зацвели розами, выполненными из окрашенных в свекольном соке луковых головок, и тюльпанами из отварной моркови (как учила сервировать стол мама).
Собственно, Мигель мог и не приходить. Все подробности встречи Марго уже десятки раз пережила в мечтах. Его жест. Ее жест. Его порыв. Ее: «Нет, нет! Не будь так нетерпелив!» Его: «Но я столько дней ждал этой минуты! Ты моя навсегда. К чему медлить?» Ее: «Не спеши, перед нами вечность». Его: «О да! Ты так юна, непорочна, я не имею права на твою доверчивость!»
Марго (с некоторыми вариантами) знала все, что будет. Даже если он не придет (хотя об этом страшно подумать!), она уже пережила счастье свидания.
Но он пришел. Ровно в семь, как договорились.
Ждала? — спросил Мигель, кивнув па гастрономические клумбы.
Ждала! Ждала! — горячо откликнулась Марго. — Я много дней, много месяцев ждала вас.
Мигель приподнял надо лбом застывшее кипение вара.
— Ну да? С чего бы это? Может, влюбилась? Она поняла: настал ее час, решающий момент
ее жизни, и она ринулась в леденящие просторы судьбы:
— Да. Я люблю вас, вы не могли не видеть этого, не понимать. Вы поняли, вы пришли, вы здесь.
Мигель молчал.
Она поняла, нет, уже знала по свиданиям в мечтах: он боится ее молодости, неопытности. Он, искушенный человек, думает, что она может подарить ему лишь обожание вчерашней школьницы. А она готова на все.
— Да, я люблю вас безгранично. Нет поступка, который я не могла бы совершить по первому вашему слову.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32