Тексты пьес

Надо было бы все записывать на пленку. Но, как ни смешно, у Андрониковых не было магнитофона. В доме, где всегда на грузинский манер, каждого пришедшего усаживали за накрытый (по-моему, раз и навсегда) стол, с покупкой «мага» все не выходило.
За дело взялась Катя, младшая дочка. Рубли, отводимые ей на школьные завтраки, ребенок самоотреченно складывал в заветную коробку. Как вы понимаете, процесс при таких скромных поступлениях мог затянуться, по меньшей мере, до Катиного окончания университета.
Воплотить мечту в жизнь помог брат Ираклия Луарсабовича — Элевтер, личность весьма примечательная и достойнейшая. Знаменитый грузинский физик, умный и ироничный, Элевтер Луарсабович был гордостью семьи. И если в московских писательских кругах о нем говорили «брат Ираклия», научное сообщество жаловало последнего, как «брата гениального Элевтера».
Он-то и пришел на помощь любимой племяннице, «добавив» недостающую сумму па покупку магнитофона.
В доме поселился «Грюндиг» — тяжеловесное сооружение тех времен.
При первой же оказии Катя отважилась провести запись. Но пока механический мастодонт был установлен, пока его настраивали и запускали. Ираклий Луарсабович исчерпал экспромт, а бисировать отказался.
Столь же неудачными оказались и следующие попытки увековечить очередной домашний концерт. Впрочем, кажется, кое-что записать удалось. Но время безжалостно иссушило хрупкую плоть магнитной ленты, лишив голоса и памяти.
Да, да, сегодня мы с Катюшей не смогли восстановить ничего из тех путешествий по владениям ее замечательного отца.
Сейчас я пыталась хоть по памяти снова вступить туда.
Но, приоткрыв в эти владения дверь, я тут же остановилась в растерянности: за дверью сто дорог. По каким пойти, куда пригласить и вас? В глубины лермонтовской строки, которой отдал годы поисков и влюбленность? В зал Римской оперы? На кухню московской квартиры, где произносит вдохновенную речь Виктор Шкловский? Пройти по Невскому, чтобы в современном жилом доме  поговорить с друзьями Пушкина и сподвижниками Некрасова? Войти в Большой зал Ленинградской филармонии, чтобы попасть на первый концерт юного Шостаковича, откликающийся блокадным исполнением 7-й симфонии?
Всюду он водил нас. Но только он сам мог быть поводырем и экскурсоводом в путешествии. Пересказать — значит не просто не выполнить задачи. Пересказать — значит оскопить первоисточник.
Думая об Ираклии Луарсабовиче, да и сейчас вспоминая его самого, удивительный его дом, я то и дело обращаюсь к словам «праздник», «радость», «веселье»… И всякий раз что-то толкает в сердце: как непостижимо несправедливой бывает судьба к носителям радости и добра!
За что, за что выпадали на его долю такие беды?! Трагически ушла из жизни царственная Манана… Ведь все у нее было: ум, красота, имя, обретенное в науке, обаятельный муж Ладо, талантами хирурга которого гордилась вся семья…
Сгорела дача. А с ней — не только большая часть уникальной библиотеки, но и рукописи, бесценные архивы, долгими годами собираемые Андрониковым.
А когда через несколько лет по кирпичику, по рублю (вот уж воистину: «От трудов праведных не наживешь палат каменных»!) построили Андрониковы другой дом, сгорел и он. И еще, еще…
И еще мука, мрак изнуряющей болезни длиной в несколько лет, безжалостный уход. Эти тяжкие годы и сейчас у меня перед глазами. Но отсвет их — не только сострадание. Удивление, восторг. Мужество ума и воли, не дающее характеру и юмору покинуть нашего друга до самых крайних минут настигающей беспомощности.
Впрочем, не стоит бескомпромиссно корить судьбу. Она оказалась и великодушна: сберегла наследие андрониковского духа, его жизненной повадки. Над домом, который покинули Ираклий Луарсабович и Вивиана Абелевна, по-прежнему поднят андрониковский триколор: добро, ум, юмор.
Едва занимается день, этот флаг поднимает маленький, почти игрушечный вахтенный — Катя. Диву даешься: как слабенькие ее плечики исхитряются волочить груз разнообразнейших забот? И многотрудные рабочие обязанности и домашние хлопоты, а бывает и напасти. Всякий раз изумляюсь с нежностью, ибо, как родного ребенка, люблю младшую дочку Андрониковых. Полюбила и ее добрейшего, раздумчивого мужа Ивана. А уж внуками Небеса разочлись с Ираклием Луарсабовичем не скупясь — в благодарность за достоинства и во искупление всех мук.
Очаровашка Ириша с непринужденной грацией носит по земле и местам трудовой деятельности завидное бремя разнообразнейших знаний и четырех (или пяти!) языков.
И Ираклий по-прежнему обитает в этом доме. Ираклий-юниор. Дедовское пиршество веселья и остроумия. При этом понятие «остроумие» имеет и свой составляющий смысл: ум юноши остер, в творчестве — изобретателен, в деле — моторен.
Так вот о деле. Имя ему — телевидение. Как уже поминала, Екатерина Ираклиевна заправляет художественным вещанием на канале «Культура». Ириша тоже потрудилась там. Ираклий же пашет на новостной ниве НТВ, отважно и покорно выходя в ночные смены. Правда, непростой процесс «побудки» тоже на Катиных плечах.
Телевидение в его сегодняшней ипостаси во многом обязано Ираклию Луарсабовичу. Он пришел туда, когда даже просвещенные люди не понимали истинных масштабов этого компонента жизни общества. А уж за собственный вид искусства вовсе не держали. Вот даже мудрый властелин киноэкрана Михаил Ромм утверждал: телевидение — только транспорт для искусств иных. Кипели споры.
В пучину споров ступил Андроников. Зрение и постижение неведомого человечеству открывают открытия. (Тавтология здесь уместна и прозорлива.) Андроников своими работами обнажил смысл сегодняшней очевидности.
Смысл этого открытия сформулировал еще в 1959 году Виктор Шкловский, когда в рецензии на телефильм Андроникова «Загадка Н. Ф. И.» писал:
«Телевизор не только не соперник книги — это новый способ связи людей, новый способ фиксации слова.
Звучащее слово жизненней и могущественней книжного. В хорошем исполнении фраза писателя становится не беднее, а богаче.
Для пропаганды этого богатства нужна большая изобретательность.
Ею отличается Ираклий Андроников.
Важно понять принципиальное значение ленты. В ней мы находим художественно построенную речь. Она интересует зрителя, который смотрит и слушает неотрывно и узнает новое. Перед нами — возникновение нового этапа телевизионного искусства (курсив мой. — Г. Ш.). Роль так называемого диктора меняется, углубляется. Обо всем этом мечтали Яхонтов и Маяковский. Об этом должны были бы подумать художники нового искусства — искусства телевидения.
То, что сделал Ираклий Андроников, — разбег перед большим полетом. Телевидение не должно копировать театр, не должно копировать кино. Оно не просто радио с изображением. В нем заключена возможность нового расширения «словесной базы», расширения художественного мышления».
«А как иначе?» — пожмут плечами сегодняшние телевизионщики. Но ведь и открытия Ньютона или Коперника кажутся сегодня самоочевидными истинами. Наверное, таков почерк гигантов.
«Гигантский» было любимейшим словом Андроникова. Для всех, кто пришел и придет на телевизионный экран, он останется — гигантским.
Да и не только для них.

Глава II
«Не путай конец и кончину…»
(Юрий Визбор)

На одном из своих творческих вечеров я получила из зала записку:
«Как вы могли! Заставить страдать такого человека как Юрий Визбор! Это просто невероятно чтобы он вас так любил, а вы бесчувственная» (Пунктуация и стиль записки сохранены. — Г. Ш.).
Почерк был явно женский, о чем свидетельствовала усердная каллиграфичность. Видимо, авторша — одна из сонма Юриных поклонниц, сонма, не поредевшего даже после его ухода.
В первую минуту я не поняла, откуда у пишущей такие сведения, но потом смекнула. На вечере прозвучала пленка с песней Визбора, которой предшествовало устное посвящение. Такая песня:

Твои глаза подобны морю.
Я ни о чем с тобой не говорю,
Я в них гляжу с надеждою и болью,
Пытаясь угадать судьбу свою…
Песня о мучительном путешествии по тайнствам морских глубин, завершалась так:
И все страдания и муки
Благословлю я в свой последний час.
И я умру, умру, раскинув руки,
На темном дне твоих зеленых глаз.

Может быть, стоило публично ответить барышне, объяснив, что все не так, что не было страданий и мук поющего, не было моей бесчувственности, даже авторство стихов не принадлежало Визбору, а песня была, если не ошибаюсь, переводом из Бараташвили… Что единственная достоверная деталь — мои глаза, которые и правда были зелеными.
Но тогда нужно было бы рассказать очень многое, поведать историю не только этой песни, но всех наших отношений с Юрой, нашей долгой дружбы, взявшей исток в скучном слове «сослуживцы».
…«О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх!..» — пропел, почти прошептал интимный баритон в соседской квартире. (Относительность звукоизоляции московских жилищ обеспечила баритону свободный доступ в мою комнату, разве что снабдив тембр певца дополнительной доверительностью.) Сочась сквозь мембрану сухой штукатурки, голос повествовал о море и пальмах, как бы намекая, что и для меня в этом заключен особый личный смысл.
И был прав.
Социологи всех континентов, исследуя странный феномен «ретро», искали для него всяческие обоснования, сходясь в одном — в наш быстротечный век человеческая душа хочет зацепиться за нечто ностальгически-стабильное, коим представляются ушедшие годы собственной нашей юности, а может, и юности отцов. Поэтому человечество возвращает моду на мебель и мелодии.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32