Тексты пьес

Николай Иванович молодое свое начало безоглядного ортодоксального коммуниста протащил через всю жизнь. Но странное, казалось бы, дело! Зять Саша, при всем своем фрондерстве и изысканности повадок, уважал неподкупность веры тестя. Чтил его. А к Галине Александровне относился с нежным почтением… Любил и Галку, Нюшину дочь от первого брака, девицу ума глубокого и саркастического, знатока искусств. Звал «моя дочь». Родную дочь от своего первого брака Алену Саша тоже, вероятно, любил. Говорю «вероятно», так как видел он ее крайне редко, в галичевском дому встретить Алену было весьма затруднительно. Ни в будни, ни в праздники.
Я не уверена, что глубокая и долгая любовь вообще отличала Сашину натуру. Были восторженные увлечения умом и талантом разных людей, бытовавших в доме (И. Грековой, С. Рассадиным, Е. Бонер и др.), были привязанности к многолетним друзьям, были краткие (иногда дольше, иногда стремительные) влюбленности. Но уверена, что, несмотря на Нюшины «склонности», любил он только ее.
Что до самой Нюши, то ее отношение к мужу  любовью даже не назовешь. Это была оголтелая влюбленность длиною в десятилетия. Полное отречение от себя, брошенное к его ногам.
Как я уже сказала, Нюша была сценаристом, и сценаристом талантливым. Она отказалась от профессии, ибо собственная работа могла отнять время и внимание, принадлежащее только ему, мужу. И в годы его успешной драматургической деятельности, и в годы шумной крамольной славы.
Только однажды Нюша написала пьесу. Позвала пять-шесть человек послушать. Все сидели молча, потрясенные: пьеса была необыкновенно талантлива. Кто-то из слушателей прошептал: «Саше такую не написать». Хотя, конечно, была эта пьеса «непроходима». Я спросила ее:
—    Зачем же ты писала? Ведь советская сцена такое никогда не примет.
Сразу она не ответила и только наедине сказала мне:
—    Я должна была доказать Саше, что могу.
Пьеса, написанная для одного человека, вероятно, не сохранилась. Кому нужно сберегать безвестное наследие?..
Это о таких, как Нюша, я позднее написала в своей поэме:

В щелях подрамников, за тактами хоралов
Таимся мы — талантов двойники,
Кто жертвует на мрамор пьедесталов
Своих имен безвестных медяки.

И все-таки Нюша присутствует в Сашиных творениях. Галич — человек светский, «в народ» не очень-то ходил. Всякая бытовуха, типа магазинов, скучных учреждений, лежала на Нюше. Из ее походов по заурядности пришла в Сашины песни и кассирша, что всю жизнь трясла челкой над кассовым аппаратом, и пьяный, который имел право на законный «досуг», и многое другое. Нет, нет, я вовсе не утверждаю, что все сцепы песен подсказаны наблюдательной женой. Фантазия Галича всегда бурлила. Именно фантазия, а не пресловутое изучение жизни. Так что на навязчивый вопрос аудитории: «Вы пишете из жизни или из головы?» — он мог отвечать однозначно: из головы.
Помню, что его кто-то упрекал, что, не сидев в ГУЛАГе, он сочинил «Облака». «Вы же там не жили», — горячился оппонент.
Галич саркастично пожал плечами: «Пушкин ведь тоже не жил в Средние века, а написал «Скупого рыцаря»».
Уже во многих книжках отмечалось, что Галич был хотя и не блестящим драматургом, но весьма профессиональным. Истинный его талант явился в песнях. Но своеобразности Сашиной песенной поэзии без драматургического прошлого, думаю, не произошло бы. Именно в галичевских песнях индивидуальность, очерченность языка персонажей явилась так блистательно. Именно драматургия определила завершенную сюжетность его баллад. Именно это он и привнес в русскую поэзию.
Бытовой, домашний язык Саши был изящен, богат, но не изобиловал «чужеродностью» лексикона. Нюшина речь была всегда просолена словечками всех народных слоев. Полагаю, они в галичевских песнях шли в дело.
И иные обязанности лежали всегда на Нюшиных плечах. Да не то слово я употребила — «обязанности». Что-то в нем скучное, насильственное прощупывается — «обязан», «должен». А почти каждодневные обязанности сиделки, медсестры, уколы, капли, вкалывания всяческие (о, Музово ли это дело!) справлялись этой женщиной с веселой (чтоб, не дай Бог, Сашу не напугать) ежедневностью. Правда всегда с зажатым ужасом сердцем: инфаркты-то Сашины были делом нешутейным.
А вот семейные раздоры (в какой семье их нет!) забавны порой.
Звонок по телефону, мрачный Нюшин голос: «Мы с Сашей разводимся». Перепуганная, мчусь на Черняховского. Оказывается, Галичи не сошлись во взглядах на крещение Руси. Чисто философский подход к семейным дискуссиям. Такой вот диапазон — от теологических несогласий и столкновений литературных пристрастий до бурных Нюшиных обид на тему: «Сашка вчера опять перебрал». Или недовольств Сашиных: перебрала Нюша.
Но главное: именно Нюша была источником галичевского противостояния трудностям и бедам.
Есть много версий того, как началось властное преследование Сашиных песен. Самая ходячая: пленку услышал член Политбюро Д. Полянский на вечеринке своего зятя режиссера Ивана Дыховичного. Не так все было.
Почин репрессиям положила ревизия фонда записей на государственном радио. Девушки-звукорежиссеры переписывали Сашины песни (для внутреннего пользования) и хранили кое-что на работе. Кто-то стукнул. Однажды Юра Визбор (тоже попавший под опалу) сообщил мне тревожно об этом и попросил предупредить Галича. Тогда они не были знакомы.
Поехала я к Галичам бить тревогу, если угодно, «будить бдительность»: «Хоть в каких попало компаниях не пой! Стукачей-то пруд пруди». Однако друзья мои восприняли известие довольно спокойно: «Ну и хрен с ними!»
Волнения начались позже. Сашу «приглашали» в инстанции, поначалу уговаривали, потом стали пугать. Конечно, тут уже безучастность к происходящему испытывать было трудновато. И тем не менее…
Помню, в Центральном доме литераторов (ПДЛ) отмечали мы защиту диссертации общего друга Марка Колчинского. Когда здравицы отгремели, встал Саша:
— А сейчас я спою новую песню: «На смерть Пастернака». Собственно, считайте премьерой.
Это и была премьера. Почти премьера. К. И. Чуковскому Саша спел эту песню лишь накануне. Присутствующие приутихли: крамола закипала в самом логове идейных врагов (ЦДЛ).
И тогда сказала Нюша:
— Откройте все двери. Пусть слышат. — Нюша сказала, именно она.
Все потом было: и скандальное, злобное исключение из Союза писателей, уравнявшее безотчетно Галича с Пастернаком: оставили лишь «членом Литфонда», как значилось в свидетельстве о смерти Бориса Леонидовича. Было и тихое, как бы застенчивое, исключение Галича из Союза кинематографистов, пережитое Сашей с большой болью: отторгали друзья-киношники.
Но и первый писательский удар был жестоким. Мы с мужем приехали к Галичам назавтра после заседания. Саша лежал с сердечным приступом.                   Я жалостливо и испуганно шепнула Нюше:
— Не надо ему больше петь. Ведь эти и посадить могут.
И снова сказала она:
— Плевать. Нам надоело бояться.
Таково мастерство Музы — с дудочкой, в эфирных одеждах, с вдохновением в плечевой сумочке.
А потом мы провожали Галичей. В ссылку. Комфортабельная, она и тогда ссылка. Потому что отторгает от своей жизни, от своей почвы, от своих близких. Навсегда. Античные греки это понимали.
И Нюша понимала: никогда, никогда, никогда не увидит ни мать, ни дочь. Случилось — даже не похоронила. Даже выжить им не могла помочь.
Овдовевшая Галина Александровна одиноко и нищенски жила на новостроечной окраине. Галка, ютившаяся где-то у подруги, сама выгнанная «за связь с врагом» со всех работ, мало чем могла помочь бабушке.
Когда я думаю об одиночестве как о состоянии, всегда перед глазами Галина Александровна, а потом — Нюша.
Раз в год, раз в полгода Нюше удавалось передать в Москву какие-то заграничные шмотки — матери на пропитание. Ездившие за границу эту миссию осуществлять боялись. Каюсь: боялась и я поддерживать даже переписку с подругой: в конце писем Галины Александровны (ей-то уж нечего было терять!) делала приписку без подписи.
Раз в два-три месяца команда Нюшиных подруг, всегда в одном составе: Ира Донская (жена Марка Донского), Аня Коноплева (жена замдиректора «Мосфильма»), Наташа Колчинская и я — набивала продуктами сумки и отправлялась к Галине Александровне.
До сих пор перед глазами наши морозные рейды (почему-то вспоминаются именно зимние) по окраинным колдобинам в чистенько прибранное прибежище бедности и горя.
Не знаю, может быть, мы не одни проделывали то же самое. Но затравленная Галина Александровна чутко оберегала тайну таких посетителей. Не навредить бы чьему-то сердобольному участию.
Хлопотала, заваривая по пятому разу спитой чай, вытаскивала серые сухарики, мелко и изысканно нарезанные.
О смерти матери, а потом и дочери Нюша узнала в Париже и проводить их в другой мир не смогла. В Москву власти наши ее не впускали, а, впустив-то, не выпустили бы.
Но будь я ваятелем, символ одиночества я лепила бы на такой манер: не заброшенная старушка в полупустой комнате, нет. Это была бы элегантная седая дама где-нибудь у Эйфелевой башни, омываемая парижским людским потоком.
Такой я и увидела (довелось-таки увидеть!) Нюшу в последний раз. Мне повезло: я попала в Париж одна, без сопровождающих соглядатаев. Каюсь опять: в качестве члена делегации я бы побоялась, да, побоялась бы даже позвонить подруге, о которой мечтала, которую часто видела во сне.
В снах она приходила всегда молодой, блистательной, почему-то в неизменном черном вечернем платье.
На наше свидание пришла стареющая женщина, подновленная чрезмерной косметикой и дорогими туалетами с почтенным стажем. Прошло уже несколько лет со дня загадочной Сашиной гибели: был он убит током при включении нового телевизора.
Была трезва. Только то и дело звала в кафе: принять пивка. Мы вместе провели целый день. Сходили на могилу к Саше — единственному Нюшиному пристанищу для собеседований: больше ей беседовать было не с кем. Эмигрантские друзья после Сашиного ухода, погруженные в собственные дрязги, забыли о том, что вдова-то еще жива.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32