Тексты пьес

Он подходит к большой карте, показывает: вот Ямальская экспедиция, вот Мегионская (через короткое время именно она откроет знаменитый Самотлор). Рассказывает о перспективах освоения…
Но мне нужно не это, Я хочу узнать о людях, а не о нефти и газе. О людях он ничего не рассказывает. Я понимаю наконец, что мы думаем в разных системах координат.
Он командующий армией. Перед ним огромный фронт сибирских болот. Для него существуют отряды, подразделения, генеральный план… А мне надо увидеть отдельного человека на бугорке среди бескрайних пространств и понять его личную судьбу.
Точки зрения разные.
Снимать экономический или производственный очерк я не умею и не хочу. Как бы ни было велико дело само по себе.
Хорошо. Но, может, сделать картину о Главном? Такая необыкновенно колоритная фигура. И государственное дело — это его личное дело…
Но тут я робею. Чувствую неловкость.
И не потому, что передо мной знаменитость. Нет. Тут совсем другое. Я никак не могу вступить с ним в человеческий контакт, преодолеть какой-то барьер, которым окружил себя этот человек. Мы сидели с ним весь воскресный день в пустом учреждении, и никто не отрывал нас от разговора звонками и просьбами. Потом, когда я видел его в горячем деле, окруженным десятками людей, подчиненных его воле, и еще позже, когда наше знакомство окрепло после фильма, меня все равно не покидало это первое впечатление.
Я так и не решился делать картину о нем. Теперь жалею.
В фильме все-таки снят Юрий Георгиевич Эрвье. Но снят не глубоко, поверхностно. Правда, другим не удавалось и этого…
Главный дал мне рекомендательные письма во все геологические партии. О Тарко-Сале говорить с ним я не стал. Сказал, что буду снимать в Сургуте.
Когда летишь туда в первый раз, просто не веришь своим глазам. С самолета открывается какая-то нечеловеческая планета. Не земля, не вода — болота, болота и болота. Рыжие, зеленые, голубые… Не то чтобы жить — ступить на эту «почву» страшно. Невозможно!
А через несколько лет именно здесь пройдет ветка железной дороги.
Сургут на некоторое время оказался форпостом в наступлении тюменских нефтяников на эти края. Город выглядел тогда довольно странно.
Мрачноватое сибирское захолустье. Горбатенькие толстостенные дома недоверчиво выглядывают на улицу через высокие глухие заборы. Вдоль домов деревянные мостки-тротуары. Самое высокое здание — деревянная пожарная каланча.
И вместе с тем уже ревели, разбивая песчаные дороги, гусеничные вездеходы. По утрам и к вечеру растекалась по городу пестрая толпа геологов, нефтяников. Жилья не хватало. Каждое управление захватывало себе кусок земли и ставило бараки, палатки, вагончики. Об удобствах быта говорить не приходилось. Столовались макаронами и тушенкой.
Основная связь с Большой землей была воздушная. Ну и летом несколько месяцев по Оби забрасывали из Тюмени необходимое для жизни и для производства.
Жаркое лето душило людей по болотам. Днем грызли пауты — огромные оводы, к ночи начинало мучить комарье и страшная, невидимая глазу мошка.
А люди проходили непроходимыми болотами, открывали все   новые   месторождения,   обустраивали промыслы, строили дороги и вообще старались жить нормально. Нормально настолько, насколько позволяли местные условия… Но как это показать на экране?
Только не врать. Не притворяться. Не спешить. Ждать, пока вырастет отношение к материалу. Чтобы потом не прятаться за павлиний хвост дикторского текста.
Сидим у костра изыскателей на Оленьем озере. Разговариваем, пробуем снимать.
— Деньги нас сюда не гонят. Какие деньги? Мы и в  городе зарабатывали столько же.  Тут другое… Приходишь в совершенно необжитой район. А через некоторое время тут будет город. Или еще какой-нибудь промышленный объект…
И при этом парень улыбается необыкновенно. Красота этих людей заключалась не в мгновенном самопожертвовании, а в ежедневном, будничном, терпеливом противостоянии жесточайшим природным условиям,  нередко отягощенном бесхозяйственностью, а то и невниманием к нуждам первопроходцев. Правду сказать, не до всех еще дошло в ту пору чрезвычайное значение открытия сибирской нефти. И поэтому вначале пришлось осваивать месторождения  «малыми  средствами» — значит,  за счет энтузиазма самих открывателей.
После разговора на Оленьем озере я как-то яснее увидел будущий фильм.
Геофизики строили в Сургуте многоэтажный дом. Поймал начальника конторы буквально за пять минут до отлета на Большую землю в отпуск. Оказывается, они раздобыли панели где-то на Урале и по рекам, несколько месяцев, с перевалками доставляли их в Сургут. Никто не верил в успех такого необычного предприятия. Но они довезли все панели в целости и сохранности — и вот собирают теперь на окраине своими силами дом. Первый многоэтажный дом в Сургуте!
Энергия в людях бьет через край. Нефть нефтью, а им жить весело. Вот в чем штука.
В общем, народ здесь живет в азарте большого дела. В этих комариных бездонных болотах, при крайнем напряжении всех физических сил в людях возникло сознание, что они первые. Первые! И это чувство первопроходца, первостроителя, первооткрывателя земли настолько поднимает человека в собственных глазах, что он прощает и злобность природе и нерадивость администратору, соглашаясь стойко терпеть бог знает какие трудности и лишения. Конечно, неправильно в наши дни строить большое хозяйство на голом энтузиазме. Но ведь и начать любое крупное дело без романтического подъема нельзя.
Так обособилась тема «Путешествия в будни». Оставалось закрепить форму по всем правилам безусловного фильма.
Выбираем основные точки для «трансляции»: аэропорт — ворота города; пожарная каланча — самая высокая позиция для обозрения; костер изыскателей на Оленьем озере; первый панельный жилой дом. Все эти четыре точки организуют пространство фильма.
Стараюсь создать иллюзию реального времени: все события происходят как бы одновременно. Мы просто переходим из одного места действия в другое. И в последующем монтаже стараюсь сохранить «телевизионность». Разрешаю себе только небольшой киноввод вначале и киноконцовку. В остальном вся первая серия фильма строится как внестудийная телевизионная передача.
На бескрайних тюменских просторах мы чувствовали себя первопроходцами телевидения. Работали озорно и весело.
Недавно пересмотрел фильм. Кое-что выглядит теперь наивным. Но дыхание тогдашнего Сургута передалось, по-моему, верно. Не стыдно. Есть правда самочувствия…
Вторую часть картины делаем в Тарко-Сале.
Летим туда с грузом на вертолете, воспользовавшись рекомендательным письмом Главного (без его ведома, конечно). Когда сам Ю. Г. Эрвье через некоторое время прилетел на фонтан и обнаружил там киногруппу, он в первую минуту просто лишился дара речи и приказал нам тут же, немедленно убраться вон. Мы успели к тому моменту спять только часть материала. Но никаких доводов он не принял. (Позже он простил мне, что я против его воли все-таки снял горящий фонтан в Тарко-Сале, и признал фильм за удачу.)
В конце концов, мы все-таки добились в Москве права на досъемку. И снова полетели в Тарко-Сале.
А первый раз мы увидели горящий фонтан еще в вертолете, километров за сто. Над землей, над всеми этими буро-зелеными болотами стоял огненный смерч. Как сказочный джинн, вырвавшийся на свободу. Было непонятно, как же люди смогут здесь справиться. Это все равно что заткнуть горло вулкану в момент извержения…
Огромный газовый выброс засвидетельствовал тогда наличие крупного месторождения. Так что для геологов это было и большое счастье и большое несчастье одновременно. Никто не погиб, но парень, дежуривший на буровой в момент выброса, удрал в тундру за три километра. Еле его разыскали потом.
Вблизи фонтан действительно страшен. Жар палит лицо за двести метров, гул стоит такой, что слов различить нельзя.
Рассказ о том, как жили в тундре люди, как боролись с фонтаном, стал содержанием второй части «Путешествия в будни». Небольшая команда смельчаков во главе с Николаем Григорьевым оказалась под прицелом нашей кинокамеры.
Это был тоже репортаж. Он имел свое течение времени. Держался на единстве места и неизменном круге действующих лиц.
Если в первой части мы перемещались главным образом в пространстве, то во второй — во времени. Форму диктовало событие. Первая часть бессобытийна. Вторая — сплошь напряженное действие.
И здесь я тоже усиленно старался сохранить признаки «телевизионности». Оператор Олег Насветников перебрасывал турель с объективами, а я не вырезал потом эти переброски. Утверждал «активную небрежность» репортажа как один из признаков безусловного фильма.
Действительно, на маленьком экране «Путешествие в будни» смотрелось без потерь, даже в чем-то выигрывало. Фильм оказался сродни телевидению. Нас награждали, хвалили в печати. Правда, в основном за тему: все-таки первый фильм о сибирских нефтяниках. Но многие обратили внимание и на форму.
Спустя восемь лет я повторил путешествие. На этот раз был Самотлор — главное в тот момент место действия тюменских нефтяников. И люди были прекрасные, и трудности не меньшие, и фонтан гасил тот же Григорьев. И все-таки что-то в картине «Большая земля» не получилось.
Вероятно, в нас не было этого святого чувства первооткрытия. А повторить себя нельзя.
Нет, есть в телекино возможность и необходимость создания циклов, в том числе документальных. Но это должны быть цельные работы, сделанные на едином дыхании. А на новом материале надо искать новую идею, идею содержания и идею формы.
Это закон для всех искусств и для нас, грешных, тоже.
В разных местах я делал кинорепортажи о первостроителях и первопроходцах: Качканар, Академгородок, Нижнекамск, Конаково, Хребтовая, Усть-Илим… Все эти работы для молодежной редакции Центрального телевидения. Значит, адрес аудитории был мне задан.
Разговор по душам с молодежью — я так определял для себя существо всех этих путешествий.
В городе мне иногда казалось, что кругом живут какие-то недопроявленные люди. И я уезжал на Восток, на Север в поисках цельных характеров и настоящей жизни.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41