Тексты пьес

Нас тогда поразили люди, наши будущие герои. Под землей, в работе они ощущали себя настолько свободно, раскованно, настолько ярко проявлялись сразу характеры, что захотелось писать не очерк, а пьесу.
Бригада образовалась несколько лет назад, в особое для шахты время. Вот как об этом рассказал в фильме начальник участка Скоробрещук:
— Стоял вопрос или закрыть Смолянку, раздать людей по другим предприятиям, или открывать новую лаву.
Начали мы прохождение разреза. Сразу, с первых шагов очень большие выбросы.
Люди сидят на поверхности. Передают: выброс. Где выброс? В четвертом западном разрезе.
Брухалю поручили создать бригаду и пройти этот разрез. Бригада слагалась из добровольцев. Таким образом, общность людей рождалась не посторонней волей, а по каким-то внутренним закономерностям, по родству натур.
Мы, документалисты, склонны обращать внимание на внешнюю общность людей (скажем, жильцы одного дома в большом городе), хотя в ней сочетание характеров часто случайно и не позволяет поэтому сложить цельный образ. Здесь же сама жизнь произвела отбор. И мы стали интересоваться не столько производством, сколько внутренним миром наших героев.
Все они гордились своим трудом, который и в самом деле не каждому по плечу. Им нравились эта размашистость и независимость, с которыми вынуждены считаться шахтерские семьи. По всем параметрам шахтерское дело их устраивало и, что немаловажно, они оказались в этом деле способными. А как же иначе формируются в наше время цельные натуры, если не в согласии дела и человека? Они с великим удовольствием пели давнишнюю песню композитора Флярковского:
«Только тот знает солнце и высокое небо, Кто поднялся с утра на-гора».

Из записной книжки:
Думаю, что я не настоящий журналист. Признаюсь в этом без ложной фанаберии, но и без досады. Констатирую факт. Не дано.
Когда работа требует от меня журналистики, чувствую себя не в своей тарелке, долго мучаюсь, пытаюсь подделываться, но ничего путного не выходит. Роль чуждая. Не хватает профессиональной любознательности — побольше разузнать,  разведать, получить максимум информации…
Куда бы меня ни завлекала судьба документалиста, я вступаю сознательно или бессознательно не в отношения «журналист — материал», а в реальные отношения с людьми. А знакомиться с новыми людьми мне трудно, не в характере легкость общения. Тут я многим своим коллегам могу позавидовать.
Так что мне часто приходится себя подталкивать, подгонять: пойди поговори, узнай, посмотри.
И дело было бы совсем скверно, если бы во мне не выработался другой механизм, помогающий в работе. Некий компенсатор журналистской неактивности.
Всякий раз, в любой ситуации, в любом круге общения я стараюсь уловить, а потом воспроизвести всеми известными мне средствами как можно точнее свое ощущение от объекта будущих съемок. Момент истины для меня в том, насколько соответствует изображение полученному впечатлению. Не преувеличивать это впечатление, не камуфлировать его, не изменять своему внутреннему состоянию. Вот что важно в работе.
Поэтому, делая фильм, я не столько пытаюсь овладеть окружающим, сколько предоставляю возможность окружающему овладеть мною. Не напрячься, а, наоборот, освободиться от напряжения, расслабиться надо в общении с возможным героем. Не ты, а он становится ведущим в общении.
Вероятно, я многое упускаю при таком подходе в плане широкого и всестороннего знания объекта. Зато, мне кажется, иногда принимаю «слабые токи» отдельной личности, тонкие душевные вибрации, скрытые при насильственном журналистском вторжении в ее мир.

Снимать синхронно шахтеров нелегко. Говорить они не мастаки. Оказавшись в непривычной среде, смущаются, и тут уж из них слова клещами не вытащишь.
Необходимо было продумать в деталях технику съемки, чтобы не стращать людей камерой и микрофоном.
Мы оборудовали наскоро небольшой угол на шахте, повесили взятый в клубе занавес, оставшийся от новогоднего оформления. Там, я помню, зайцы, медведи и волки вокруг елки плясали. Вырезали в этом хороводе дырочку для объектива и спрятали всю киногруппу за занавес. На съемочной площадке остался я, свет был прицелен заранее.
И вот сидит рядом со мной Петя Брухаль, и мы разговариваем, как вчера разговаривали с ним дома, как позавчера на ставке (так называют здесь запруду, около которой любят отдыхать шахтеры). Никто не командует: «мотор!», камера включается и выключается по условному сигналу. Так мы сняли основной синхронный материал.
Я заранее предполагал, как будет Брухаль реагировать на тот или иной мой вопрос. Я знал его реакцию. Какие слова он скажет, не знал, но их смысл и эмоциональный строй были уже предсказуемы. Как хорошо, что мы не торопились с синхронными съемками, откладывали их и начали снимать только после того, как люди к нам привыкли!
Мы приезжали каждый день на шахту, ставили свою камеру и… не снимали. Или снимали какой-нибудь незначительный пейзаж.
В наших сметах не предусмотрено на это время. Но я уже взял за правило не спешить со съемкой. Материал должен лечь на душу. Да и мы должны по сердцу прийтись «материалу».
Мы выбрали для фильма часть бригады. Одно звено. Люди в этом небольшом общежитии показались нам наиболее характерными. Вероятно, они каким-то образом дополняли друг друга. Они были связаны между собой не только общим делом, но и каким-то внутренним расположением. Надо было довериться природе этого собрания разных людей и как-то психологически его объяснить в картине.
В них был азарт добытчиков. Если не ладилась работа под землей, они поднимались на гора злые как черти. При удачной смене никакая усталость их не брала. Тут же учиняли на ставке праздник. А так как удачных смен было больше, то праздновали почти каждый день.
Они жили по-мужски, но в них, как ни странно, сохранялось много детскости. И плакали и смеялись они очень искрение.
Я помню, как на выбросе погибли два человека. Хоронила шахта. Был предпраздничный день, уже вывесили флаги и лозунги. В хмуром осеннем дне медленно двигалась через весь поселок процессия. Гробы несли на руках. Впереди процессии шла девушка и обрывала цветы. Лепестки ложились на мокрую скользкую мостовую. Несли портреты погибших, потом венки. Когда поравнялись с шахтой, гробы подняли на вытянутых руках. Оркестр перестал играть. Слышно было только шарканье сотен ног по  мостовой.  Шли ровно,  торжественно, молча.
Для семей погибших пустили шапку по кругу. Давали помногу, хотя и государство помогает семьям шахтеров полной мерой.
Я думал, что мрачная атмосфера несчастья еще долго будет владеть людьми на шахте. Ничуть. На следующий же день работали как обычно. Ругались, смеялись, про выброс молчали.
Понимая, что остродраматические события вряд ли придутся на съемочный период, мы решили построить фильм как документальную бытовую пьесу.
На окраине рабочего поселка, на улице Беранже (есть такая!), в доме № 28 проживала молодая шахтерская семья, Лариса и Володя Исаковы. Лариса работала медицинской сестрой. Захлебываясь от счастья, они рассказали нам, как переписывались целый год ежедневно, пока не встретились, когда Володя вернулся из армии.
Мы сняли их рассказы порознь, а потом соединили в параллельном монтаже всю сцену.
Лариса:
Это было тридцатого мая в прошлом году. Я была па работе, дежурила в день. Только вернулась с адреса, как раз у дверей слышу голос диспетчера: «Минуточку, минуточку подождите, вот она вернулась с адреса. Лариса! Тебя к телефону». Я подхожу, беру трубку: «Я слушаю…»

Володя:
- Я говорю: «Здравствуйте!» Она говорит: «Здравствуйте». Не узнала, что это я. Откуда ей знать, что я приехал! Я говорю: «Вы знаете, кто с вами говорит?» На «вы» начал…
Лариса:
- Слышу, мужской голос. Такой какой-то незнакомый показался мне сначала. «Лариса, это ты?»
Володя:
- Я говорю: «Это Володя». Она: «Ох, Володя…», и больше я ничего не слышал в трубку. Она или трубку положила, или не положила… что она делала, я не знаю. Я:  «Лора, Лора, Лора…» Потом    говорит: «Да, да» — и плачет, слышу, в трубку…
Лариса:
- Он говорит: «Это я. Я приехал». Я говорю: «Откуда ты?» Он: «Я уже из дома    звоню, от соседки. Через пять минут буду у тебя».
Володя:
- Ну, я раз, вскочил, прибежал на трамвайную остановку, смотрю — трамвай.
Лариса:
- Я повесила трубку, все сразу на работе: «Лариса, что случилось?»
Володя:
- Ну, встреча знаете какая была! Я захожу в «Скорую помощь», она убежала в другую комнату… потом как выскакивает… Ой боже!..
Не знаю, смогли бы актеры сыграть такую сцену в кино или нет. Каждая деталь воспоминания переживалась Володей и Ларисой заново. Я думаю, что эпизода бы не получилось, если бы мы снимали их вместе. Они бы помешали друг другу.
Такие монтажные сцены кажутся мне сильным приемом в документальной пьесе. Тогда для себя я испробовал этот прием впервые. В фильме есть еще один семейный эпизод. Мария Брухаль жалуется на свою женскую долю. С тех пор как Петр стал общественным деятелем, он мало уделяет внимания дому. Петр оправдывается неловко.
Драматургически этот разговор должен был быть антитезой эпизоду со счастливой парой. Так было в жизни, так мы старались показать и в нашем фильме.
Банальная для игрового кино ситуация в документальной форме кому-то вдруг показалась неприемлемой. Как же так: герой фильма и вдруг неважный семьянин? Да и как может жена быть недовольной, если муж успешно продвигается по общественной линии?
Смешно? А нам было совсем не смешно. Помню, как один донецкий начальник говорил во время просмотра своей супруге: «Разве ты не такая же Мария Ивановна?» А потом все требовал, чтобы мы убрали этот эпизод из фильма.
Да, к документальному кино относятся иначе, чем к игровому…
А в работе Брухаль был действительно горяч и прекрасен. У него вдруг прорезывались прямо чапаевские интонации :
- Ну вот, допустим, где-то зарубился комбайн, в нижней нише — трудное, плохое положение. Где должен быть бригадир? Вот там и должен быть бригадир! И показать, как надо подкрепиться.

Обаятельная, застенчивая улыбка.    Голубые    глаза. В чем-то сильный, в чем-то слабый…

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41