Тексты пьес

Сюжеты в этих рассказах просты. Но они, на мой взгляд, дали картине народный колорит, помогли отразить на экране сущность начавшейся в тылу врага крестьянской войны.
На высоком берегу Западной Двины стоит покосившийся старенький домик. В нем живет одинокая женщина, Анна Дмитриевна Шерстнева. Во время войны она была подпольщицей, перевозила партизан через реку, постоянно рискуя жизнью. Сейчас Анна Дмитриевна вспоминает об этом озорно и весело, как о забавном приключении:
— Слышу свист с той стороны. Я отвечаю пароль. Они отвечают мне. Думаю: «Ну гад… Кто ж там есть?» Там же немцы… Ну, я тихонько переплыла. А это Валька с Эдуардом. Как они там прошли?..
Ну, погрузились и только выгребли, как же открыли по нас огонь!.. (Смеется.) Решетят лодку, и всё. Ребята говорят: «Ложись на дно». Ну як ложись? А ночь темная. Но все равно видать лодку, как она по Двине идет… Смотрю, а Валентин уже купается. И я говорю ему: «Вот вам душ московский». А он мне говорит: «Ничего, солнышко партизана высушит». Смешно так! Вылезли мы на берег, ребята и говорят: «Дадим-ка и мы сдачи». А что я тогда понимала? Мне девятнадцать  лет было. А что? Думала, немцы подстрелят? Я этого и не думала. Я думала, как бы его подхитрить и подстрелить. А про себя — так это неправда!.. Ну вот, не уловили меня и не подстрелили. А им дали! Больше они на нашу землю не пойдут, я так думаю.
Она рассказывала всю историю в лодке на берегу реки. Рассказывала с такой радостной, нерастраченной силой,  с таким  свободным, выразительным жестом! Ее по-крестьянски неправильная речь коробила потом некоторых редакторов. А я как раз люблю эту живую неправильность.   Для меня, признаться, монолог Шерстневой звучал как музыка.
Летом в партизанский отряд стали приходить военнопленные, бежавшие из фашистских лагерей. Сначала к ним отнеслись с недоверием. Ведь надо помнить, как воспринималось в те годы слово «пленный». Это особая страница прошлой войны.
Побывавшие в фашистском плену воины, с которыми нас свела картина, вызывали глубокое сочувствие и уважение. Это были люди трагической и героической судьбы. И нам хотелось уделить им в фильме особое внимание. Гриненко:
- Самый тяжелый день в жизни у меня был 12 октября 1941 года. Десятый день мы выходили из окружения, и попали прямо под танковую колонну. Орудия у нас были уничтожены. У меня от батареи осталось одиннадцать человек. И вот мы прорываемся. Пятый раз идем в атаку. А нас все время бьют, бьют…Во время бомбежки теряю сознание. Прихожу в себя — меня комиссар тянет на себе. И где-то мы уже у какой-то дороги. Я еще плохо слышу, но вижу. И говорю ему: «Куда мы идем?» Он говорит: «Вот уже через дорогу перейдем и будем у своих».Залегли. Это уже вечер был. И когда мы броском через дорогу перескочили, напоролись на немцев — мы их в кювете не видели. Начался рукопашный бой. Я опять потерял сознание. Когда я пришел в себя, у меня были уже вывернуты карманы. Кругом лежали убитые, раненые. Вокруг стояли немцы.
У меня была только одна мысль: как могло случиться, что я остался жив? Как я смею жить? Почему не погиб? Какое я имею право?..
Большой, красивый человек с седой как лунь головою не выдержал и заплакал.
- …А потом был плен. Был этап через Вязьму, Смоленск, Витебск… Двадцать пять тысяч было в лагере. Осталось в живых, может, две тысячи. И все хотели бежать, стать партизанами, солдатами, хотели снова бороться с фашизмом.
В фильме подробно воссоздана история одного такого героического побега — история А. С. Меркуля (о нем речь впереди).
У документалистики, когда она обращается к столь драматическим темам, есть, мне кажется, свои преимущества перед театром и игровым кино,— если, конечно, в документе запечатлена абсолютная правда. Мы стремились к ней, снимая воспоминания бывших военнопленных, бывших партизан.
Заканчивается вторая серия общим построением всей партизанской бригады на окраине белорусского села. Командир проводит перекличку по отрядам. Бойцы стоят по-военному, отвечают четко и громко.
—  Отряд Гриненко!
—  Здесь!
—  Отряд Меркуля!
—  Здесь!
—  Отряд Якимова!
—  Здесь!
Уходит время. Уходят люди.
—  Отряд Александрова! — произносит командир. И стоят только два Человека.
—  Здесь!..
А потом мы видим уже одно лицо — лицо партизана, отлитое в бронзе памятника… И снова гремит марш «Прощание славянки»…

«Лицом к лицу» — третья серия.
Начинается она событиями осени сорок второго года. К этому времени была уже образована партизанская бригада из шестнадцати отрядов. Партизаны контролировали целые районы, восстанавливая в тылу врага советскую власть. Фашисты бросили против них регулярные части. В городах и деревнях зверствовало гестапо.
В дневнике Прудникова есть такая запись: «14 октября. Получил письмо от заведующего банком города Полоцка, который работает по нашему заданию».
Это была последняя весть от Федора Николаевича Матецкого. Через некоторое время партизаны узнали, что гестапо арестовало Матецкого и его жену Нину Ивановну. После пыток и издевательств их расстреляли на окраине Полоцка. Однако несколько дней спустя Нина Ивановна Матецкая, чудом уцелевшая, пришла в партизанский лагерь.
Нам предстояло снимать человека, пережившего свою смерть.
Снимали на месте расстрела, в глубоком овраге.
Матецкая:
- Когда машина пошла, мы, конечно, не знали, куда нас везут. Только слышали, что хлопают ветки по кузову. Потом машина остановилась. Открыли задний борт и по одному человеку стали вызывать из машины. Когда я вышла из машины вот сюда, здесь была большая яма вырыта. В яме я увидела тела расстрелянных. Лежали трупы. Я увидела труп своего мужа… Этот немец, который стоял с правой   стороны, ударил меня валкой по затылку. А этот,    который стрелял, видимо, запоздал с выстрелом. Когда меня палкой ударили, голова зашумела,    зазвенела, как будто по чугуну ударили. И я руки вот так приподняла… И у меня под ногами растворилась почва…
Эта удивительная женщина с глубоким   шрамом   на лице рассказывала спокойно, не пропуская ни одной подробности. Вспоминала, как очнулась, услышала, что машина с фашистами уехала прочь, как, преодолевая страшную боль, вылезла из ямы и несколько дней   добиралась по лесу до партизан. Эпизод   заканчивается записью   в дневнике командира, откуда мы узнали, что Матецкая в первый же день попросилась на выполнение боевого задания.
Вначале мы попытались снять монолог Матецкой летом, в яркий солнечный день. Ничего не вышло, хотя слова были точные и информация об этом страшном событии полной. В рассказе не было передающейся зрителю взволнованности.
Потом, поздней осенью, в непогожий день мы снова приехали в этот овраг. Долго ходили с Ниной Ивановной по его песчаному дну. Молчали. Корни сосен по краю оврага извивались у нас над головами. Невольно думалось, что вот эти деревья были здесь и тогда, все видели и слышали. Нина Ивановна показала на шрам свой и сказала: «А пуля вот так прошла. Еще бы чуть-чуть — и все…»
Потом она рассказала свою историю второй раз. И во второй раз было больше правды, чем в первый. Я не могу назвать это дублем.
От автора:
Каждый день война пытала людей голодом, холодом и страхом. Обнажала все доброе в человеке и все злое. Да не в отдельном человеке, а в целом человеческом общежитии. На краю пропасти, между жизнью и смертью, отлетало все мелкое, наносное — и проявлялось самое существо человеческое. Не с врагом лишь, не с другом — с самим собой вставал человек лицом к лицу.
С тех пор прошло несколько десятилетий. Можно сказать, целая жизнь. И было в этой жизни у каждого из наших героев с три короба радостей, с три короба всяких горестей… Обыкновенная человеческая жизнь. Но мерилась и строилась она в зависимости от тех, считанных войной дней. И судьба командира, и судьба всякого воина в отряде.
Была у них любимая песня, бесхитростная по словам, простая по мелодии. В картине спели нам её супруги Меркуль Евдокия Егоровна и Анатолий Семенович:
«В темной роще густой
Партизан молодой
Притаился в засаде с отрядом.
Под осенним дождем
Мы врага подождем
И растопчем фашистского гада.
Ни сестра, ни жена
Нас не ждет у окна,
Мать родная нам стол не накроет.
Наши семьи ушли,
Наши хаты сожгли,
Только ветер в развалинах воет…»
Они пели тихо, в лад, для себя, вспоминая, видно, то, что спрятано глубоко за этой песней и никакими словами не может быть высказано.
Евдокия Егоровна:
- Наша молодость была трудной. Вам этого не понять. Но все равно — были молоды, хотелось кому-то нравиться, хотелось быть красивыми… То же и ребята, наверное, думали…Знаете, мы ведь в лагере и танцы устраивали. Не современные танцы, раньше-то совсем не такие были. И хотели, чтобы умели танцевать наш комиссар и командир. Но они, ни один ни другой, не могли. Пригласим солдата, говорим: «Поиграй нам. А мы их поучим». А они — никак. Вот этот командир до сих пор не танцует. (Смотрит на мужа.)
Анатолий Семенович:
В окрестных деревнях начал свирепствовать тиф. Всех медсестер послали па борьбу с тифом. И она где-то зацепила сыпняк. Слегла. Лежала она, конечно, долго. Первое время я ездил ее навещать. Не как жену, а просто как своего партизана. Ну вот, навещал, навещал… и привык. Говорю: «Ну, давай будем мужем и женой». Какой муж!..
Евдокия Егоровна:
- Я говорю: «Какое замужество? Ну, как это можно — на войне выйти замуж?..»
Анатолий Семенович:
-  Еле уговорил.
Евдокия Егоровна:
-  Потом он написал рапорт командиру бригады.
Анатолий Семенович:
Долго Прудников думал. Потом через месяц все же разрешил. Приехал комиссар Глезин. Он у нас был и сватом и регистратором. И поздравил и рюмку выпил. Но «горько!» не крикнул. Борода у него рыжая была. Видно, в бороде и застряло это слово. Или почему побоялся «горько!» крикнуть?..
Иногда в синхронном рассказе явится вдруг такая деталь, которую надо обязательно подчеркнуть. Вот и мы именно здесь решили напомнить историю Меркуля.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41