Тексты пьес

У каждого, коренного жителя телевидения, вероятно, свой взгляд на вещи. Я прожил жизнь в своем углу. И судить могу только о том, что думалось и творилось в моей голове и в моей судьбе. Конечно, я объяснил,  как меня затянуло телевидение. А вот почему почти пятьдесят лет без малого, я ему отдавал свою жизнь — не понимаю до сих пор. Но случилось именно так, как случилось. И, вероятно, не могло быть иначе. Это судьба, которую какой-то чудак называл «индейкой». По-моему, судьба — злодейка. Хотя, кто его знает, что было бы со мной и многими моими коллегами, если бы телевидение образовалось  на десять лет позже. Для всех нас телевидение предложило выход из положения, в котором оказалось целое неустроенное поколение. Мы  хотели чего-то «большого и светлого», а жизнь толкала нас в мусоропровод после окончания разных школ и университетов. Так совпало, что телевидение поднималось на моих глазах. И кое-что я еще помню из истории.
Впрочем, это отнюдь не книжка воспоминаний. Это скорей попытка нарисовать образ того телевидения, которое начиналось на Шаболовке тридцать семь.

И СМЕХ, И ГРЕХ

А начинал я в должности Автора. Собственно говоря, такой должности не было, а работа была…
Фигура Автора замаячила на студии сразу, как только редакции отважились делать самостоятельные передачи. Фигура эта была весьма призрачная, ни в каких штатных расписаниях не обозначенная и бесправная. Никаких договоров и удостоверений автору не полагалось. И это в те достопамятные времена, когда ни в одно учреждение нельзя было проникнуть без какой — нибудь «ксивы». Приходилось подолгу простаивать в проходной, пока тебе соблаговолят вынести пропуск, А уж когда тебе выпишут какие-то деньги за работу — суммы заранее не оговаривались, произносилось только священное заклинание — «после  эфира», ты чувствовал себя на «седьмом небе». Короче говоря, положение автора на телевидении было незавидным. Авторами становились от отчаяния. Обычно подбирались в авторы «нескладёхи». Приходили  журналисты, не умеющие писать, юристы не знающие законов, биологи или географы, даже востоковеды, которых был переизбыток в Москве, а уезжать на заработки в голодную провинцию никто не хотел. Авторы той поры чем-то напоминают нынешних  бомжей из «бывших интеллигентов». Когда в урочные дни они набивались в небольшую комнатку перед кассой, стоял тяжелый  запах давно немытых  людей. Хотя случались среди них и таланты, которые пошли далеко вместе с телевидением.
Всё это я рассказываю не ради ностальгических воспоминаний. Дело в том, что, несмотря на исторический прогресс, отношения с автором на телевидении коренным образом не изменились. Вместо произвола редактора, наступил еще более жесткий произвол продюсера. И автор может жаловаться теперь только Господу, когда его обижают. Правда и Господь, вероятно, относится к авторам с большим предубеждением.
В театре были уважаемые драматурги,  в большом кино  гонялись за опытными  сценаристами,  в газетах были заняты под завязку бойкие репортеры, а телевидению доставались останки. Может быть поэтому, когда настала пора строить Большое телевидение, на ум пришло Останкино.
Первого живого драматурга на телевидении я увидел в образе человека со странной фамилией Иерихонов. Говорят, он был звездою немого кино ещё до революции. Иерихонов приносил целую пачку листов. На каждом листочке было по фразе. В содержание особенно он не вникал. Потому что никогда не знал то, о чем писал. Но особое внимания уделял титрам, которые заменяли в его опусе дикторский текст. За эти титры его сразу невзлюбили «помрежи», которые  отвечали за порядок титров и носились во время передачи от пульта к пульту, путая естественно последовательность, влезая то руками, то другими частями тела в живой эфир,  переворачивая титры то с ног на голову, то с головы на ноги.
Так носился между пультами и наш великий Игорь Кириллов, пока один из дикторов не произнёс в эфире знаменитую фразу — «три поколения ленивцев» вместо «ленинцев» и тут же отправился на Лубянку, не своим ходом, объяснять причину столь странной оговорки. А Игорь Кириллов бодро встал на его место диктором центральной студии телевидения. И все новости в советские времена мы узнавали только от него.
Обычно автор излагал свою тему устно редактору, потом от него требовали письменного подтверждения, при этом, обязательно напоминая, чтобы он запомнил навсегда и зарубил у себя на носу, что телевидение это не радио и требуется «зрительный» ряд. Горемыка долго мучился, как написать, чтобы был виден «зрительный ряд», пока ему не объясняли, что писать надо в две колонки: Слева — то, что зритель увидит в кадре, а справа, что он при этом услышит. Очень удобная форма телевизионного сценария, учитывая «необразованность» авторов, да и всех других участников творческого процесса.
Надо сказать, что к этому времени радио уже прочно стояло на своих ногах, а телевидение ещё ползало на четвереньках, не умея объяснить, кто «мама», а кто «папа» для телевидения. Министр связи Пузанов, который руководил и тем, и другим « видом связи», объяснил читателям Правды ещё в 1946 году: « По радио, как известно, можно передавать изображение». Других слов для определения телевидения он  не нашел.
Первые радио — теле — работники принесли с собой и терминологию. В театрах игрались пьесы, в кино по сценариям снимались фильмы, а на телевидении делали передачи. Прошу не путать с тюремным термином «передача». Это когда сердобольные родственники по урочным дням носят своим узникам узелки с едой и одеждой, чтобы поддержать их здоровье в неволе. Очень популярный термин в советские времена. Так до сих пор и ходит это словечко «передача» для обозначения тех телевизионных форм, которые не нашли своих рубрик и жанров.
Итак, Шаболовка в середине пятидесятых. Прошлого столетия.
Два крохотных двухэтажных здания под Шуховской башней… Цветущие по весне сиреневые аллеи… Сногсшибательная красавица Валентина Леонтьева с холодным петербургским взглядом. Она недавно стала диктором, но уже царила на экране. Хотя и неподдельно нервничала, когда читала по бумажке даже программку передач. Нине Кондратьевой бык пропорол глаз во время передачи с Выставки достижений народного хозяйства. Но она уже вернулась в строй и вела отдельные передачи. Ей приходилось читать наши неуклюжие авторские тексты. В студии на это смотреть было невозможно. Телезрителям маленького КВНа она по-прежнему улыбалась.
Вот вам первые впечатления. В буфете дают обеды в долг. Веселый народ носится по студии. Никаких туалетов — люди в белых тапочках. Как на соревнованиях. Только режиссеры ходят важные, с таинственными лицами /обычно из бывших актеров/ и вечно бурчат. Из них мало кто догадывался сам, как нужно сделать, чтобы на маленьком экране появилось  зрелище.  Редакторы командуют, режиссеры  пишут докладные записки по начальству, почему сорвалась очередная передача. Но делать всё приходилось автору. Находить тему,  приносить в зубах «изобразительный ряд», как-то его объединять с помощью ассистента, который постоянно путал кнопки на пульте. В общем, делать от начала до конца передачу. Ему же нужно было на ходу овладевать телевизионной «спецификой». За то было ощущение творческой свободы и сознание, что ты открываешь каждый день по «Америке».
Время от времени по коридору проплывала женщина с решительным подбородком в горжетке из чернобурки зимой и летом. Она должна была следить за «правильной линией». Комиссара все боялись. По-моему, даже директор студии. В телевидении она естественно ничего не понимала. Но неприступный вид дамы и прямое обращение на «ТЫ» всех подтягивало «во фрунт». Жаль, но её фамилии как-то не удержала память. Вообще роль женщин — руководительниц в истории телевидения велика и однообразна. Они  всегда выбирали себе любимчиков, а остальных запугивали до обморочного состояния.  Назывались и причесывались они по-разному — То Валентина Ивановна, то Ирина Тимофеевна, но держали нашего брата в черном теле. Они приходили вместе с очередным директором и исчезали вместе с ним. Их грозный дух всегда витал над Шаболовкой.
У руля тогда встал Владимир Спиридонович Осьминин — такая многопудовая жизнерадостная махина, которая пришла с ЦСДФ, сменив на посту взбалмошную Шароеву. С Осьминина естественно началось развитие телевизионного документального кино. С ним вообще пришла на студию какая-то весёлая, радостная атмосфера. Он любил жизнь во всех её проявлениях. И это в то время, когда Власть всячески культивировала аскетизм и фарисейство. Про Осьминина рассказывали, что когда его послали за границу, а по существующим тогда порядкам, платили «тугрики», большую часть из которых человек должен был сдавать в посольство,  Осьминин договорился с  тамошним руководством, чтобы они ему перестали выдавать наличными зарплату, за то открыли счет в гостиничном ресторане, и он мог есть всё, что хотел и в любых количествах. Когда же посольство потребовало от Осьминина очередной раз взноса в кассу, он принес целый пакет обглоданных костей.  От него отстали. И бросили на укрепление телевидения.  Человек он был веселый и широкий. При нём телевидение вздохнуло свободно, и начался первый творческий подъём. Надо было присутствовать на ежедневных утренних летучках, которые благодаря Осьминину каждый раз превращались в бурлеск. Я думаю, что атмосфера творчества и постоянных открытий на телевидении началась именно с Осьминина. Партия еще не обращала на телевидение серьёзного внимания. Слишком мало  было телевизоров. Страна готовилась отметить «оттепель». Хрущеву нужен был праздник. И телевидение «прибарахлилось».

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41