Тустеп на фоне чемоданов
Рабочие снимают со стен фотографии, заворачивают их в специальный упаковочный материал и укладывают в коробку.
ГЕРМАН. Ральф, Чак… четыре.
ЧАК. Что «четыре»?
ГЕРМАН. Я повышаю гонорар. Если вы все бросаете, я плачу каждому по четыре сотни.
ЧАК. Наличными?
РАЛЬФ. Зря стараетесь. Нам это совершенно неинтересно.
ГЕРМАН. Ему интересно.
Возвращается Кристина.
РАЛЬФ. Миссис Мильман, фотографии едут во Флориду?
КРИСТИНА. Нет, я сдаю их на хранение. Кроме этого. (Показывает на абстрактную картину над камином.)
РАЛЬФ. Необычная картина.
КРИСТИНА. Ее написала моя дочь.
ЧАК. Сколько ей было?
КРИСТИНА. Тридцать два, а что?
ЧАК. Я думал, три. (Не замечает свирепых взглядов мужчин.) Знаете, как они пальцем малюют.
РАЛЬФ (снимая картину). Это, чтоб ты знал, называется «современное искусство».
ЧАК. Да? Извините, миссис Миллер.
КРИСТИНА. Уже теплее.
Рабочие уходят.
Интересно, что тебя подвигло позвонить Стивену?
ГЕРМАН. Ты. Я ему сказал про съезд ковровщиков.
КРИСТИНА. И?
ГЕРМАН. Его не будет в Лос-Анджелесе. В августе он везет детей на Гавайи.
КРИСТИНА. Июль тоже хороший месяц.
ГЕРМАН. Если бы можно было перенести заказ.
КРИСТИНА. О чем ты говоришь. Сейчас только февраль. Ты ему по крайней мере предложил?
ГЕРМАН. Нет.
КРИСТИНА. Почему?
ГЕРМАН. Я ждал, что он сам предложит.
КРИСТИНА. Наверно, его не отпускают с работы.
ГЕРМАН. Разве он не мог сказать: «Отец, ради такого случая мы сократим наш отдых на неделю»? Или: «После съезда приезжай к нам на Гавайи»?
КРИСТИНА. Мог. Должен был.
ГЕРМАН (встает, подходит к окну). Зачем себя обманывать? Между нами нет и не может быть близких отношений.
КРИСТИНА. Грустно слышать. Когда-то вы прекрасно ладили, разве не так?
ГЕРМАН. Он меня перерос. Теперь я узнаю от него… где делают стрижку за двести баксов… какие вина нынче в моде… о чем надо говорить с голливудскими звездами. А кто я? Торговец коврами.
КРИСТИНА. Ты хочешь сказать, что Стивен тебя стыдится?
ГЕРМАН. Не думаю. Он любит меня, по-своему, но его мечты, его надежды – для меня тайна за семью печатями. Мне неизвестны его сокровенные мысли. Его заветные планы. Я даже толком не знаю, почему он развелся оба раза. Мы не самые плохие отец и сын. Но мы не друзья, понимаешь? (Садится в кресло.)
КРИСТИНА. С Мириам он был ближе?
ГЕРМАН. Да. Пока… (Замолчал.)
КРИСТИНА. Пока?
ГЕРМАН. Не хочу об этом.
КРИСТИНА. Готова побиться об заклад, что знаю, о чем идет речь.
ГЕРМАН. Пока она не заболела раком. За два года он навестил ее три раза, по одному дню. Мириам никогда не говорила, как она от этого страдала, но думаю, что другие страдания меркли рядом с этим. (Пауза.) Ты выиграла заклад?
КРИСТИНА. К сожалению.
ГЕРМАН. Когда я попросил его, чтобы он прилетал почаще и оставался подольше, он ответил, что не может. Не может смотреть, как она умирает. И это хирург, который постоянно видит смерть! Но смерть смертью, а теннис теннисом.
КРИСТИНА (опускается перед ним на колени, берет его за руку). Ты слишком строг к нему. Профессия тут ни при чем. Не каждый может справиться с уходом близкого человека.
ГЕРМАН. Я смог. Ты смогла. И твои дочери.
КРИСТИНА. Нам было легче – Айзек ушел быстро. Нам не пришлось видеть его страданий. Боюсь, что Джоан и Барбара повели бы себя так же, как твой Стивен.
ГЕРМАН. А ты?
КРИСТИНА. Не знаю. Я рада, что Бог не подверг меня такому испытанию.
ГЕРМАН. Ты бы его прошла. Ты бы сделала все, что было в твоих силах. Ты выстояла во время болезни Мириам. И я, рядом с тобой. До конца дней я не смогу отблагодарить тебя за это.
КРИСТИНА. Ты мне помог не меньше. После ухода Айзека твое плечо было для меня, как мыс Гибралтар.
ГЕРМАН (после паузы). Кристина, если ты еще не выбросила Diet Pepsi, я могу тебя попросить об одолжении?
КРИСТИНА. Разве я могу тебе отказать? (Достает из холодильника бутылку, открывает, дает Герману.)
Возвращаются рабочие.
Подожди, я тебе принесу симпатичный бумажный стаканчик.
РАЛЬФ (показывает Чаку на бюро). Вынесем это к лифту.
КРИСТИНА (остановилась на полдороге). Упс! Секундочку! (Идет к бюро.) Еще немного, и вы бы унесли мой авиабилет. (Достает из выдвижного ящика конверт и перекладывает его на книжную полку.)
ГЕРМАН. Ты бы ничего не потеряла. По прогнозу опять ужасная метель.
РАЛЬФ. Ничего подобного.
ГЕРМАН. Интересно, кому лучше знать?
Кристина уходит на кухню. Рабочие выносят бюро. Герман ставит бутылку на пол, подбегает к полке, хватает конверт, прячет его во внутренний карман, снова садится. Возвращаются рабочие.
РАЛЬФ (Герману). Вы не встанете? Мы должны вынести кресло.
ГЕРМАН (встает). Шесть сотен. Каждому.
ЧАК. Ральф.
РАЛЬФ. Что?
ЧАК. Это большие деньги.
РАЛЬФ. Мне казалось, ты рвешься во Флориду.
ЧАК. За эти деньги я могу и слетать.
РАЛЬФ (Герману). Почему вам так надо, чтобы наша клиентка осталась в Нью-Йорке?
ГЕРМАН. Я опасаюсь за ее здоровье. Во Флориде очень влажно, а у нее гайморит.
Возвращается Кристина с бумажным стаканчиком.
КРИСТИНА. Ни одного чистого стакана. Пришлось сполоснуть.
РАЛЬФ. Миссис Мильман, как вы себя чувствуете?
КРИСТИНА. Нормально, а что?
РАЛЬФ. Гайморит вас не беспокоит?
КРИСТИНА. Вот чего у меня никогда не было, так это гайморита.
РАЛЬФ (пристально посмотрев на Германа, Чаку). Ну что, кресло?
Рабочие уносят кресло. Герман садится на диван, берет бутылку.
КРИСТИНА (подходит). Ну, как твое «пепси»? «Подышало»?
ГЕРМАН. «Подышало».
КРИСТИНА. Завидую. (Дает ему стаканчик, он наливает воду, пьет.) Герман, я понимаю, что тебя это не утешит, но мои дети меня тоже огорчают.
ГЕРМАН. Мне казалось, они такие внимательные.
КРИСТИНА. Это правда. Они звонят мне каждый день, зовут отдыхать, приезжают на все большие праздники, а раз в неделю мы встречаемся за ланчем.
ГЕРМАН. Пока не вижу поводов для огорчений.
КРИСТИНА. Это давно превратилось в ритуал. Они зовут меня отдохнуть с ними, я вежливо отказываюсь, чтобы им не мешать, и на этом все заканчивается. Меня никто не уговаривает. Я чувствую, если бы они не были уверены, что я откажусь, они бы меня не приглашали.
ГЕРМАН. Могла бы сказать им это за ланчем.
КРИСТИНА. Не могу, во всяком случае «им». За ланчем я вижу только одну из них. Каждый раз другую. У них, я чувствую, такая ротация – эту неделю я, следующую ты. Они по очереди «отбывают номер» со стареющей дамой.
ГЕРМАН (сделав глоток). Ты часто говоришь «я чувствую». Чувства – это одно, а факты – совсем другое. Поговори с ними, и на душе сразу станет легче.
КРИСТИНА. Ты прав, но я боюсь.
ГЕРМАН. Чего?
КРИСТИНА. Что они перестанут «отбывать номер».
ГЕРМАН (допив, ставит стаканчик на пол). Мой совет: ничего не бойся.
КРИСТИНА. Совет хорош, но им трудно воспользоваться.
ГЕРМАН. А ты попробуй. Не сдавайся. Не беги от жизни к такой же одинокой вдове, от которой, гарантирую, через полгода ты на стенку полезешь.
КРИСТИНА. Герман, ты не понимаешь. (Ставит на камин пустую бутылку и стакан.) Ты не вдова, ты вдовец, а это не одно и то же. На вечеринке свободный мужчина, любой мужчина, – это беспроигрышная облигация. Свободная женщина, любая женщина, – это нищенка с протянутой рукой. Ты уходишь с вечеринки, когда тебе заблагорассудится. Я же сначала должна убедить хозяина, что меня не надо провожать, а потом, если нет такси или автобуса, я побреду домой одна, вздрагивая от каждого шороха и чувствуя себя еще более одинокой.
ГЕРМАН. Меня не так часто зовут на вечеринки.
КРИСТИНА. Позовут, если захочешь.
ГЕРМАН. Не уверен. Не многие способны долго меня выносить. Что, не так? (Кристина, сев на диван, покачивает ладонью, как самолет крыльями: и да, и нет.) Мириам часто говорила: «У тебя вздорный характер. Скромность украшает человека». Если это был совет, то я им не воспользовался. (Пауза.) Иногда моя жена была мудрее, чем я думал.
КРИСТИНА. Почему «иногда»? Почему эти редкие комплименты надо непременно разбавлять водой?
ГЕРМАН. Беру свои слова назад. Часто моя жена была мудрее, чем я думал.
КРИСТИНА. А сказать «чаще всего» или «всегда» тебе трудно?
ГЕРМАН. Кристина, существует тонкая грань между желанием «разбавлять водой» и «топить в сладкой патоке».
КРИСТИНА. У нас с тобой разные критерии. Мириам была моей лучшей подругой. Я слишком дорожу ее памятью.
ГЕРМАН. Вот именно, «слишком». Айзек был моим лучшим другом, но это не значит, что я не видел его недостатков.
КРИСТИНА. Я тоже видела.
ГЕРМАН. Например, он был упрям, как бык.
КРИСТИНА. Айзек был упрям, как бык? Это когда же?
ГЕРМАН. В бизнесе. Если он решил, такая-то сделка, всё, с места его уже не сдвинешь.
КРИСТИНА. Умение жестко торговаться – что в этом плохого?
ГЕРМАН. Ничего. Но если за шубу, которая стоила тебе три тысячи и которую ты хочешь продать за двенадцать, тебе предлагают одиннадцать пятьсот, а ты говоришь «нет», в деловых кругах тебя назовут негибким.
КРИСТИНА (взглянула на часы). Не опоздать бы мне на ланч. Большой сбор. Они обещают напоить меня так, что я сама сяду за штурвал самолета.
ГЕРМАН. Зато дома, и это второй его недостаток, Айзек был соглашателем. Он ни в чем не перечил, держа свои чувства при себе.
КРИСТИНА. Иными словами, он был сдержанным человеком.
ГЕРМАН. Совершенно верно.
КРИСТИНА. Тогда почему вчера, в этой комнате, ты говорил, что его главным качеством была теплота?
ГЕРМАН. Все правильно. И он замечательно ею пользовался, лишь бы тебя не огорчать. «Да, дорогая. Как скажешь, дорогая».
КРИСТИНА (резко встает). Извини. (Подходит к бару, берет сразу две конфеты.)
ГЕРМАН. Неужели правда так горька, что ее надо подсластить?
КРИСТИНА. Герман, по-моему, тебе пора. Неуважение к памяти друга – не самое привлекательное качество.
ГЕРМАН. Правда колет глаза.
КРИСТИНА (лицом к лицу, гневно). Правда? Какая правда? Правда в том, что я его любила и до сих пор люблю, и ты не смеешь оскорблять человека, который в десять, в сто раз лучше тебя!
ГЕРМАН. Лучше, не спорю.
КРИСТИНА. Ты наконец уйдешь? Уходи, я тебя очень, очень прошу.