Тексты пьес

На следующее утро я приходила к десяти утра — он всегда опаздывал — и начинала репетировать: объяснять актерам, почему рука должна простираться на два сантиметра дальше, а нога стоять именно так, а не иначе. Им нужно было внутренне это все переварить. Актерам работать с Равенских было необычайно интересно, и в то же время невероятно трудно. Некоторые не выдерживали. Вместо Светланы Бесединой на роль Чечилии он назначил Тамару Лякину. Придя к нам из ГИТИСа, Тамара была актрисой необыкновенного второго плана. Трепетная и нежная. Вся только в глазах. Только в каких-то нюансах. Он ее переломал и сделал совершенно другой, из-за чего она потеряла какую-то внутреннюю индивидуальность. С этого момента она играла во всех его спектаклях. Была его музой. В «Романьоле» она, конечно, сделала то, что задумал он. Это было пламя. Особенно когда она в танце взлетала вверх по станкам.
Совершенно потрясающее оформление спектакля создал Сумбаташвили, художник, чутко понимавший Бориса Ивановича, его образное видение площадки. Я же получала на репетициях тот опыт, которого мне не хватало. Потом, когда я пришла на телевидение, мне было невероятно просто работать.
Равенских строил мизансцены очень интересно. Он их кадровал. Из центра зала он выстраивал центральную мизансцену — первый кадр, потом уходил влево и выстраивал слева мизансцену — второй кадр. Потом справа — третью мизансцену — третий кадр. И это было так здорово, так ощутимо! Он был великий мастер мизансцен.
Поначалу, когда я была «негром», у нас были прекрасные отношения: если он приходил на работу в плохом настроении, то актеры просили меня зайти к нему в кабинет и снять с него это напряжение. И я шла. И снимала. И на меня он никогда не кричал.
— Зачем пришла?
— Ни за чем, просто сделали перерыв.
— А вы работали?
— Конечно.
— Ладно, давай валерьянки.
У него всегда стояла бутыль с валерьянкой, он выпивал граммов сто и после этого спокойно спускался вниз. Перед режиссерским столиком сгонял с себя напряжение. Сосредотачивался, отключал от себя внешний мир. Он должен был сосредоточиться на спектакле, сосредоточиться на том, что он сегодня будет делать. Проводил ладонью по лбу — отгонял лишние мысли, потом проводил тыльной стороной ладони по спине — это он отгонял от себя усталость. После этого чертил несколько крестов на бумаге.
Хочу сделать лирическое отступление о Ксении Куприной. К нам в Союз вернулась из Парижа Ксения Куприна, дочь писателя. Она не могла там больше оставаться. И надо отдать должное министру культуры Екатерине Фурцевой, которая выделила театру специальную ставку для Куприной.
Ксения не вернулась в Россию вместе с отцом в 1937-м году, потому что в то время у нее был роман с Рене Клером. Он должен был снимать ее в «Поединке» по повести Александра Куприна. Но что-то не сложилось, хотя она была тогда божественно хороша (в ее комнате висел портрет той поры). Она вернулась на родину уже немолодой женщиной. И она безумно хотела играть. И вот в «Романьоле» Борис Иванович дал ей небольшую роль итальянской графини, которая открывала при фашистах выставку. И Ксении нужен был соответствующий туалет. На все, что ей предложили в нашей костюмерной, она сказала: «Нет. Я похудею и одену платье от Кардена, из которого я выросла».
Она написала в Париж, ей прислали какое-то печенье, и две недели она ничего не ела, кроме этого. И на премьеру влезла-таки в платье от Кардена. Это было маленькое черное платье, но это был Карден! Сверху она накинула голубую норку. Играла она, может быть, и средне, но она одна была настоящей графиней.
Еще с ней был интересный случай на гастролях в Мурманске. Питались мы все там в ресторанчике при гостинице. Она увидела в меню омара и заказала. Когда ей принесли эту белую подошву, она пыталась справиться с ней и ножом, и вилкой, перевернула его на другую сторону и, не выдержав, воскликнула: «Кто же так уродует омаров? Вот у нас в Париже вначале взбиваются белки, потом взбиваются, растираются желтки. Сначала омар опускается в белки, потом — в желтки, а в это время масло уже нагревается, шипит, и этого омара бросают в раскаленное масло. Нет, извините, заберите, я эту белую подметку есть не буду». Вот такая была Ксения.
Она была одиноким человеком. Черная кошка с зелеными глазами встречала ее на пороге. И вот что значит тоска по России. Она привезла мебель свою из Парижа, это был белый, струганный под русскую деревню стол, такие же лавки, и такие же полки висели. Там, в Париже, она хотела сохранить хоть чуточку России. Она была очень интересным человеком. Мы часами говорили с ней об отце, о Париже. Потом она начала писать книгу «Куприн — мой отец», и в этой книге она нашла себя. К ней приходил мальчик журналист, они вместе работали, и я, пожалуй, единственный раз видела ее счастливой, когда она мне сказала: «Сдали. И я уже получила гранки».
Но вернемся к «Романьоле». На один из спектаклей приехал автор — Луиджи Скуарцино. Он, конечно, не узнал своей пьесы, воспринимал все необыкновенно горячо: всплеском рук или протяжным вздохом. Но спектакль ему понравился и эмоциональностью, и необыкновенной поэтичностью, и прекрасной музыкой Колмановского (кстати, известная песня «Вальс о вальсе» на стихи Евтушенко тогда не имела слов, мелодия была написана для «Романьолы» как одна из тем любви). На прощанье он сказал: «Это, конечно, уже не моя пьеса, но режиссер имеет право делать все. Я сам иногда ставлю спектакли и поступаю точно так же».
И еще: спектакль уже шел года два, когда в театр из студии МХАТ пришла Валя Асланова, тоненькая девочка с огромными, черными, как вишни, глазами, с темной копной длинных волос, и Равенских решил ввести ее в «Романьолу». Я была первым Валюшиным режиссером. Валенка, как я ее называла, репетировала очень интересно, точно выполняя рисунок роли, созданный Борисом Ивановичем, но еще добавляя второй и третий планы и молодую трепетность. Нельзя сказать, что она была лучше Тамары Лякиной — она была просто другая! А Тамара конкуренции не терпела, поэтому Валенка эту роль не сыграла. Она была соперницей и поэтому не прижилась в театре. Сейчас она работает в Московском Театре Российской Армии, работает интересно, но самое главное — в ней открылся писательский талант. Она пишет рассказы с тонким чувством юмора. А недавно по стране пошла ее пьеса «Женское танго», которую даже перевели на французский язык. И вот-вот в Москве начнет репетировать пьесу Людмила Гурченко. Молодец, Валенка! Если есть талант — он обязательно пробьется, правда, необходимы труд, воля и настойчивость.

ФАИНА ГЕОРГИЕВНА РАНЕВСКАЯ
Она вне мира. Она вне почвы,
Без окончанья и без начала…
Игорь Северянин
…Я жила со многими театрами,
но так и не получила удовольствия.
Фаина Раневская
Еще один подарок судьбы. Равенских назначил меня дежурным режиссером спектакля «Деревья умирают стоя». Каждый вечер я должна была смотреть из зала этот спектакль, следить за игрой, делать замечания актерам. Я смотрела спектакль раз восемьдесят и никого не видела, кроме Фаины Раневской. Вот если бы я снимала телевизионный спектакль, я в основном держала бы крупный план Раневской, а все остальные были бы только через нее, потому что все остальное было настолько приземленное, настолько серое и обыкновенное по сравнению с ней. Правда, был еще Шатов, таировский актер. Он был достойным партнером, а Раневская — необыкновенная, гордая испанка с горьким юмором, очень глубоко держащая в себе радость и горе, и выплескивающая это только чуть-чуть, только через глаза.
Конечно, самым потрясающим был последний акт, когда героиня Раневской узнает, что человек, которого она приютила, это не ее внук. Это человек, который решил сыграть ее внука. В этой пьесе Эдуарда Кассона существует какое-то общество, театрализованное, помогающее людям перенести стрессы, нехватку любви. Шатов — муж героини Раневской, пришел туда и сказал: «Вы знаете, у нас пропал внук. Он погиб в кораблекрушении много-много лет назад. Но она не может с этим свыкнуться, не может этого принять. Я пишу ей от его имени письма, и она думает, что он все еще жив. И я хочу, чтобы вы приехали как ее внук. Потому что она получила телеграмму, которую я не посылал, но в которой написано, что внук едет».
И вот они приходят в дом — человек, который представляется ее внуком, и его невеста. Раневская распахивает им свое сердце… Надо было видеть, как она их встретила! Она не кинулась им навстречу, не стала обнимать их, она только протянула им обе руки, а я уже рыдала.
Но самое, конечно, сильное, это когда приезжает настоящий внук. Он подлец и мерзавец, и приезжает только за тем, чтобы вытянуть из бабушки, зная как она его любит, деньги. Ему больше ничего не надо. Он встречается с бабушкой и говорит: «Не он твой внук, а я». И с этой секунды Раневская начинает умирать. Она стоит у рояля, откинув голову назад и чуть-чуть покачивая головой, она выгоняет его, не дает ему денег, все это спокойно, не повышая своего глубокого голоса, очень тихо и очень твердо. И уже зная, что тот, другой, не ее внук, и они с «невестой» собираются уезжать, потому что надо как-то закончить эту игру, и вот они приходят к ней, она так же стоит у рояля. Она положила руку на рояль и улыбнулась. Как она улыбнулась! И она попрощалась с ними, не подавая виду, что ей все известно. Они уходят, а она продолжает стоять. Деревья умирают стоя. Но какая гамма чувств бушевала в ее почти неподвижной мизансцене!
Я до сих пор реву, когда вспоминаю эту сцену. И я ревела на всех спектаклях, которые смотрела. И каждый раз мне казалось, что она умрет на сцене. Потому что она действительно умирала. И когда захлопывался занавес, я, как сумасшедшая, бежала за кулисы, влетала в ее гримерную.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49