Тексты пьес

Она там сидела в розовом кимоно, курила сигарету и спрашивала у меня своим глубоким, низким, почти мужским голосом: «Ну, девочка, как я сегодня?» Я начинала взахлеб говорить, как она гениально играла, а она гладила меня по руке: «Нет, нет. Я сегодня у рояля была типичное говно». Я ей говорила, что в одном месте, где она, сидя, просто делала такой жест рукой, поворачивалась и брала веер, она выглядела натуральней всех испанцев. Она: «Да? А ты заметила? Я ведь даже брала уроки танцев. Потому что мне же нужно было почувствовать себя испанкой. Правда, ты не видела Верико Анджапаридзе. Вот это была Испания!»
У нее не складывались отношения с Борисом Ивановичем. Он не мог, где-то внутренне, простить ей того невероятного успеха у публики. Она приносила ему пьесы, предлагала поставить, он ей отказывал.
Когда мы приехала в Мурманск на гастроли, за ней ходила целая демонстрация, скандируя: «Муля, не нервируй меня!» Ее это убивало, она говорила: «Я больше не могу этого слышать». Она как-то очень хорошо сказала: «Знаете, что такое успех?» Однажды я пришла в аптеку, там сидит женщина и вяжет, на меня глаз не подымает. Я ей:
— Есть пурген? (Было тогда такое слабительное.)
— Нет пургена.
— У вас есть пурген?
— Нет!
Тут она поднимает на меня глаза, улыбается и говорит:
— Есть пурген.
— Вот что такое известность».
Там же в Мурманске она случайно обварила себе руку, позвонила Головиной: «Приди, помоги. У меня ошпарена рука, я не знаю, что делать». Головина пришла, пошла в ванную, написала на полотенце и приложила ей к руке.
— Ой, как хорошо! А что ты сделала?
— Я напuсала на полотенце.
— Господи, опuсали народную артистку Советского Союза.
На этих же гастролях она приболела и, лежа у себя в номере, позвонила нашему заместителю директора: «Авинир, придите ко мне, пожалуйста. Я что-то неважно чувствую себя». Была очень жаркая погода, она лежала на тахте абсолютно голая и, как всегда, курила сигареты одну за другой. Когда он вошел, она сказала: «Извините, Авинирчик, у меня так накурено».
Раневская, при том, что была гением, не могла обходиться без партнеров, ей необходимы были партнеры, причем партнеры, живущие рядом с ней, дающие ей пищу для вдохновения. И вот мы выезжаем из Мурманска в Североморск давать спектакль «Деревья умирают стоя». Актер, который играл ее ненастоящего внука, пришел пьяный в стельку. Я в ужасе. Спектакль отменить невозможно. Актера не заменить, мы же на выезде, а он лыка не вяжет. Я сказала, чтобы принесли ведро горячей и ведро холодной воды. Рабочие сцены переворачивают актера, вначале окунают в горячую воду головой, потом в холодную, и так, наверное, раз двадцать. Только после этого он начал потихонечку приходить в себя. Потом я луплю его по щекам. В общем, мы доводим его до какой-то минимальной кондиции. Одеваем, гримируем и выпихиваем на сцену. Он трезвеет и начинает нервничать. Я стою за кулисами и переживаю, как бы он не упал.
После этого происшествия Фаина Георгиевна мне говорит: «Послушай, деточка, что ты с ним сделала? Он же так хорошо никогда не играл. Мы играем сцену, где он врет и боится посмотреть мне в глаза. Я стала думать, а может, это не он?» Она уловила вот это ощущение человеческой вины, его вины как человека. Вот как она тонко чувствовала, и как ей необходимо было дыхание актера.
Кстати, Фаина Георгиевна была одна из первых, кто заметил, что Высоцкий очень талантливый человек. И она его опекала, она его утешала. Потому что и Володе было в театре очень трудно. Она тоже не в силах была выдержать атмосферы, царящей в театре Равенских, на той сцене Камерного театра, где она когда-то начинала свой актерский путь. Она ушла…
Так кончились мои счастливые вечера на спектакле и тихие беседы в ее гримерной, когда она своим необыкновенным голосом, с чуть заметной иронией требовала от меня подробного разбора ее игры и как подарок рассказывала истории из своей жизни.
Первый раз Раневская вышла на сцену этого театра, который тогда еще назывался Камерным, в 1931 году.
В пьесе Николая Кулиша «Патетическая соната» (вызвавшей тогда яростные споры и рецензии) блистательно сыграла трагическую роль Зинки-проститутки. Это был ее дебют в Москве. Камерного театра уже давно нет! Его закрыли специальным постановлением. Я не видела ни одного спектакля. Но когда я пришла в театр А. С. Пушкина, секретарем у Бориса Ивановича была бывший секретарь Таирова, она мне много рассказывала о Камерном и подарила уникальную книгу — «Камерный театр», изданную на английском языке перед гастролями театра в Лондон. В книге огромное количество иллюстраций: эскизы костюмов и декораций, фотографии актеров и сцен из спектаклей. Какие красивые лица, как изящны движения. Каждый спектакль был фейерверком пластики, красок, музыкальной партитурой голосов артистов, необычностью мизансцен и декораций. Я бы сказала театр «Модерн», а репертуар — от «Жирофле — Жирофля» — яркое эксцентрическое действо до «Мадам Бовари» и «Оптимистической трагедии». Но это был театр не социалистического реализма, поэтому его и закрыли. А сегодня, мне кажется, он был бы очень ко времени. Раневская говорила, что от Камерного театра не осталось ничего — «только сцена, на которую я выхожу». Она единственная из всего театра продолжала бывать у Алисы Георгиевны (проработавшей в Камерном театре с 1914-го по 1949-й год) Коонен, которая жила на втором этаже, над театральными гримерными, и никогда в жизни больше не спускалась в театр. Фаина Георгиевна рассказывала, что Александр Яковлевич Таиров, организатор и руководитель Камерного театра, после того как закрыли театр, тоже не заходил в театр, но мог часами гулять по Тверскому бульвару, мимо театра, взад и вперед.
Когда был юбилей Театра Пушкина, который праздновали от начала образования Камерного театра, Борис Иванович Равенских послал кого-то с пригласительным билетом к Алисе Коонен. Она сказала: «Я столько лет не переступала порога этого театра и никогда не переступлю».
Коонен я видела один раз на концерте в зале Чайковского. Меня потрясли ее руки, руки Плисецкой. Она играла руками. Это было необыкновенное зрелище. И еще я видела платье в костюмерной, потрясающее платье, в котором Коонен играла мадам Бовари. Платье, сделанное как бы из лепестков роз, каждый слой чуть-чуть другого оттенка — от розового до алого. Раневская продолжала бывать у Алисы Георгиевны Коонен даже когда ушла из театра.
Известный театральный деятель — режиссер Борис Голубовский — выявил такую трагическую взаимосвязь: когда закрывали Театр Михаила Чехова, в последний день там шел спектакль «Мольба о жизни», который кончался смертью главного героя.
Когда закрывали Театр Всеволода Мейерхольда, последним спектаклем была пьеса «Дама с камелиями», и на сцене умирала Виолетта — Зинаида Райх.
А когда в 1949 году закрыли Камерный театр — шла пьеса «Андриена Лекувер», где умирала главная героиня Лекувер — Алиса Коонен.
У меня сжалось сердце… Подумайте! Театры умирали вместе со своими героями!
Однажды Раневская отдыхала в Суханове. Тогда она уже не работала в Театре Пушкина, она играла в Театре Моссовета. И мама моя отдыхала в Суханове. К Раневской все липли, журналисты хотели взять у нее интервью, кто-то повеселиться за счет ее юмора. Она этого не переносила. И вот в очередной раз мама шла мимо нее. Раневская сидела одна и позвала ее: «Милая, сядьте рядом со мной».
Даже в старости мама была красива. У мамы были точеные черты лица, а Раневская очень любила красивых женщин, даже уже немолодых. Они познакомились, и с этого дня всегда после завтрака сидели вместе и разговаривали. Только позже Раневская выяснила, что я — мамина дочь. Она рассказывала маме, что свой псевдоним, Раневская, она взяла очень давно, считая, что у актеров должны быть очень красивые фамилии. Она взяла именно этот псевдоним, потому что ей безумно нравилась чеховская Раневская из «Вишневого сада». А еще потому, что фамилия происходит от слова «рано», преждевременно. Вот Фаина Георгиевна считала, что чеховская Раневская была преждевременна со своими эмоциями, со своими мыслями, со своей открытой душой. И себя она считала преждевременной, не нашедшей своего режиссера. Она себя называла «пальмой фикус: никому не нужна, а выбросить жалко и в ней гасят окурки».
Сейчас на кладбище Донского монастыря они лежат рядом, на параллельных аллеях. И когда я бываю у мамы, я всегда захожу к Фаине Георгиевне — посидеть на чеховской скамеечке, рядом с ее памятником. Она, конечно, великая трагическая актриса. И если говорить о нашем времени, то она была гением. Даже когда играла «масюнечкие» роли. А сколько ролей она не сыграла! Свое одиночество она пронесла через всю жизнь. Фаина Георгиевна была невероятно одиноким человеком, при том, что очень любила людей, у нее бывали друзья, стены ее квартиры были увешаны фотографиями известных людей с автографами. Она была глубоко трагической личностью. И она не сыграла и одной десятой того, что в ней было заложено природой.
Третья наша совместная работа с Борисом Ивановичем Равенских «День рождения Терезы» Георгия Мдивани. Художник, снова Сумбаташвили, оформил сцену, как винтовую лестницу, которая, поворачиваясь, меняла грани и уходила вверх, как маяк. Подобрался очень сильный актерский ансамбль: Лиля Гриценко, Тамара Лякина, Леня Марков, Светлана Беседина, Ольга Викланд. Пьеса — о Кубе, о кубинской революции, с темпераментной кубинской музыкой и революционным маршем.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49