Тексты пьес

Вообще на Шаболовке работать было здорово: все участвовали в создании эфира. Эти женщины-кабельмейстеры — была раньше такая профессия кабельмейстер, они носили кабель за камерой, и если что надо, подсказывали актерам. Например, Татьяна Распутина из ТЮЗа должна была прочесть монолог Виринеи, он с трудной лексикой, она боялась где-то что-то сказать не так. Она решила подстраховаться, повесила текст на камеру… А это была не ее камера, и она стала от нее отъезжать. Надо было видеть эти распахнутые от удивления глаза. И тут одна из кабельмейстеров хватает этот листок, ползет на четвереньках под камерой и весь монолог держит перед актрисой этот листок.
А перед началом съемки приходил дядя Ваня, держа в одной руке ведро с черной краской, в другой — с белой. Кричал: «Милок, чего надо подкрасить?» И подкрашивал, где ему говорили. Краску использовали только черную и белую, так как телевидение было черно-белым.
Наша работа была невероятно интересна по погружению в материал. Если мы узнавали из газет о каком-нибудь интересном событии или публицистическом спектакле, то мы моментально туда выезжали. В Харьковском ТЮЗе поставили «Как закалялась сталь», пошла молва, что там интересное режиссерское решение и талантливый актер играет Павку Корчагина. Ноги в руки — и в Харьков. Вы знаете, что такое ТЮЗ третьего пояса? Нет денег на постановки, мизерные оклады… а спектакль! Я сказала, что это очень интересно, и мне дали ПТС (передвижная телевизионная станция — специальный автобус), ее почему-то прислали из Сочи. Зима, холод, ПТС может замерзнуть, но инженеры, с которыми мы работали единой командой, оставались ночевать в ПТС, чтобы не выключать аппаратуру. И мы сняли этот спектакль. У меня впервые в кадре было совмещение цветного и черно-белого. Павка в цвете, а то, что олицетворяло зло, — черно-белое. Мы, конечно, спектакль сократили, сделали его компактней и динамичней. И он прошел в эфир. И этого мальчика-актера сразу взяли в Москву. Вначале в ТЮЗ, потом в Театре имени Пушкина, а потом в Малый. И недавно он получил звание народного артиста, он считает меня своей крестной матерью. А зовут его Александр Ермаков. Посмотрите его в Малом театре, в «Лесе»                          А. Н. Островского, не пожалеете.

ПОЭТ АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

Эта встреча никем не воспета,
И без песен печаль улеглась.
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.
Анна Ахматова
В городе Иваново молодежный самодеятельный театр поставил спектакль по стихам и песням Андрея Вознесенского. Молодые, прекрасные ребята. Мы сняли спектакль. А мне захотелось снять Андрея Вознесенского. Я ему позвонила, была очень длинная пауза: «Ну, если вы считаете, что это очень нужно, приезжайте». Как всегда бывает на телевидении, дают нам машину и водителя, который не знает, как ехать на дачу в Переделкино. И мы кружим, кружим… Я уже сижу как на огне, мы опаздываем на 20 минут, потом на 30. Опоздали мы на 40 минут.
В дверях дачи на ступенечках стоял весь в черном Андрей Вознесенский. Уперев руки в боки, он сказал: «Сволочи! Проходимцы! Вы думаете, эти 40 минут мне нечего было бы делать?!» Я подошла к ступенькам, опустилась на колени и сказала. «Я даже оправдываться не могу. Мы так виноваты… Ну, пожалуйста, простите нас». Он тут же меня, конечно, поднял: «Ты что, с ума сошла?» — перешел он сразу на «ты» и завел в комнату. Мы его сняли — он прекрасно говорил. Но самое интересное не это. Мы снимали — тогда ТЖК (небольшая переносная телекамера) еще не было — на кинопленку.
Я проявляю пленку, а там полный брак. Он в белом пиджаке, а все остальное черное. Как ему об этом сказать? Я звоню ему и, запинаясь, говорю, что у нас брак пленки. Он бросает трубку. Я понимаю — это конец. Через несколько дней я спускаюсь в наш бар — это уже было в Останкино — и вижу: стоит Вознесенский и с кем-то разговаривает. Я подхожу сзади, беру его за плечи, прижимаюсь и говорю:
— Я сволочь. Но я не виновата. Андрюша, самый мой любимый, самый мой ненаглядный, самый талантливый. Ну честное слово, ну мы не виноваты, ну это же пленка.
Он повернулся и сказал:
— Ты мне так надоела, я не могу больше тебя слышать. Сейчас ты мне скажешь, что надо пересняться.
— Да.
— Тогда будь любезна, через полтора часа у меня заканчивается съемка. Ты должна меня ждать с готовой камерой. Я переговорю, но больше я тебе поблажки делать не буду.
Ну, мы все пересняли, уже на видео, он говорил то, что он хотел, и что мне надо было. Вот так началась и завязалась наша дружба. Он подарил мне книжку с очень хорошей теплой надписью, не только в начале книги, но и на моем любимом стихотворении. А когда я уже ушла в Музыкальную редакцию, мы с редактором Леней Сандлером решили снять ряд передач «Диалоги». Про интересных личностей разных профессий, чтобы они, сидя визави, говорили о жизни, о творчестве, о политике, о том, что их окружает, о каких-то интересных событиях, о том, что их задело. Первой должна была стать передача с участием Вознесенского. Мы выбрали ему в партнеры Родиона Щедрина. А выбрали потому, что в этот момент они как раз работали вместе. В Большом зале консерватории Андрей читал стихи, и звучала симфоническая музыка Родиона Щедрина. Оркестр, голос поэта: «Я — Гойя…» Опять оркестр. Скрипки и хор по нарастающей. И мы решили, что будем делать их диалоги. Над съемками мы работали больше двух месяцев, потому что давали им люфт на новые ощущения, на новые события и снимали в разных местах. Сняли концерт в консерватории, потом сняли их в Доме композитора. Там был такой длинный полированный стол. Они сидели в разных концах и отражались в полировке стола, как очень высокие полюсы разных интеллектов.
Я хотела, чтобы были непричесанные мысли. То есть вот они сейчас говорят об одном, а потом вдруг останавливаются и говорят совершенно о другом. О музыке, о Северном полюсе, о том, какая музыка, когда трещат льды, — вот один какой-то человек записал музыку, когда льдина находит на льдину.
Мы задумали сделать целый цикл таких программ. Первая — Вознесенский и Щедрин, вторая — дирижер и архитектор. И эта программа нас очень сдружила с Андреем Вознесенским. С Щедриным я поначалу очень зажималась, потому что эти стальные глаза, потому что мне казалось — он даже одну пуговку не расстегнет на наглухо застегнутом пиджаке. А потом постепенно он мягчал, их разговоры от этого делались более человеческими. Появился юмор, даже переброска какими-то анекдотами.
И на этих съемках стала появляться девушка с большими черными глазами, и прямо от глаз росли ноги. Андрей меня попросил снять ее крупным планом. Это была Аня. Я поняла, что Андрей влюблен, и влюблен по уши. И он мне как-то сказал: «Ты понимаешь, мне пятьдесят лет, и после меня никого не остается. У Зои есть сын». Я говорю: «После тебя останутся стихи!» Он говорит: «Это не одно и то же».
А в следующий раз он меня попросил не снимать Аню крупным планом. Потому что если мы дадим ее крупный план в программе, то Зое будет неприятно. Зоя Богуславская — уникальная женщина, по своему складу ума, по тому, как она своими руками создавала жизнь Андрея. Все, вплоть до того, что она водит машину, знает его расписание. Она была для него, как я считаю, женой, любовницей и матерью. Мы с ней никогда не были близкими подругами, мы просто были с ней хорошими знакомыми. И вот однажды она мне звонит по телефону:
— Светлана, ты можешь пойти со мной сегодня на «Кошку на раскаленной крыше» в Театр Маяковского?
— Конечно, Зоя.
Мы пошли на этот спектакль. Спектакль она не видела. Это был комок нервов, зажатый в кулак. Когда мы ехали обратно в машине, она сказала: «Андрей от меня ушел», я: «Зоя, помяни мое слово, родится ребенок, это то, чего хочет Андрей, чтобы его след остался на земле. Вот родится ребенок, и он все равно вернется к тебе. Без тебя он жить не сможет».
Я просто счастлива, что оказалась права. Андрей вернулся к Зое. И действительно, без такой женщины жить невозможно.

Друг белокурый, что я натворил!
Тебя не опечалят строки эти.

Ты-то простишь мне боль твою и стоны,
ну, а в душе кровавые мозоли?
Где всякий сплетник, жизнь твою мусоля,
жует бифштекс над этим вот листом!
Простимся, Оза, сквозь решетку строк…
Но кровь к вискам бросается, задохшись,
когда живой, как бабочка в ладошке,
из телефона бьется голосок…

Эти стихи написаны не к этому событию, но они посвящены Зое. Они из его поэмы «Оза», но они очень подходят к тому, что происходило в душе и Андрея, и Зои.

Стихи не пишутся — случаются,
как чувства или же закат.
Душа слепая соучастница,
не написал — случилось так.

Прожить жизнь рядом с гением (а Андрей Вознесенский гений, вне всякого сомнения) ой как трудно. Надо быть тонким психологом, очень любить и в то же время самой быть самостоятельной, талантливой личностью. Все это — Зоя. Я поняла это намного раньше, когда в «Юности» прочла ее очерки об американских женщинах, я поняла это, когда она выстояла в беде, а сейчас, когда она пробила эти премии «Триумф». Да, именно такая жена должна быть у Андрея, чтобы он мог творить. Они такая же пара, как Плисецкая и Щедрин, Вишневская и Растропович. И я благодарна жизни за то, что была с ними, пусть и не так долго. И еще об Андрее. Его кредо:

Можно и не быть поэтом,
но нельзя терпеть, пойми,
как кричит полоска света,
прищемленная дверьми!

А как с этими стихами переплетаются другие стихи, другого поэта:

Верблюдам поди докажи,
Что безвитаминны колючки
И надо сжирать миражи!

Это Светлов.
Когда я ушла на телевидение, я решила сделать о Михаиле Светлове программу. Тогда я поняла, что все, что я не успела о нем записать, написали другие. Я взяла кипу книг, я их листала и перелистывала. Мы создали очень интересный сценарий. Светлов открылся для меня еще с одной стороны. Новеллы из его воспоминаний о фронте: «Когда мы под огнем перебегали от одной полувырытой ямочки к другой, в которой можно было только чуть-чуть спрятать свое тело, один из бежавших со мной солдат спросил:
— Это вы написали «Каховку»?
— Да.
— Зачем же вас сюда пускают?»

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49