Тексты пьес

Он говорил в основном не о себе, а о Михаиле Ромме, о его формуле в работе над этим фильмом: «Картина — размышление». И что строил Ромм образ его героя Куликова как антипод Гусеву (его играл Алексей Баталов), но ведь чтобы спорить с Гусевым, Куликов сам должен быть тоже талантлив. «Вначале подумали о Пьере Безухове (у меня никогда не было такой ассоциации), потом отбросили, но от этого остались округлость движений, наив, манера хорошо одеваться. Потом Ромм рассказал об одном физике и передал его остроту: «Знаете, что такое наука? Наука — это способ удовлетворять свое любопытство за счет государства да еще получать за это зарплату».
«Наконец Ромм вспомнил Эйзенштейна, его сарказм, которым было пропитано каждое его слово, его язвительно-добродушные остроты. И еще рассказывало молодом человеке, сыне известного деятеля, веселый, сытый, хорошо воспитан — ему поэтому все легко дается. А потом он велел это выкинуть из моей памяти, но в глубине, в моем мозгу, все это осело, перемешалось и очень помогало работать».
И еще Смоктуновский говорил о том поколении молодых, умных, мучающихся неразрешимыми проблемами, и как бы спрашивал: а что сейчас — ведь прошло уже больше 15 лет? А я сейчас подумала о другой картине — «Лимита». Это же тоже срез поколения, и мне стало очень тревожно: куда мы идем? По моему мнению, актер Смоктуновский у нас единственный гений. И мне хотелось прикоснуться к нему, хотелось понять, как он мыслит и как он умеет, оставаясь самим собой, быть таким разным. Он мне как раз об этом и рассказывал: как он окунается в мир настоящих людей, думает и живет, как эти люди. Вот такой у него был способ работать над ролью.
И я думаю, насколько то поколение было глубже, масштабнее. А когда я смотрела «Лимиту», если бы это было плохо сделано, на меня бы это не произвело бы такого впечатления, — меня будто окунули в помойное ведро. Я бы хотела остаться в том поколении героев «Девяти дней…». Я-то и останусь, а тем, кто сейчас растет, мы должны помочь переосмыслить какие-то вещи. Если мы им не поможем — я имею в виду художников, начиная с литературы, театра, телевидения, — если мы им не поможем, то с молодым поколением может произойти страшная вещь. Они ничего не хотят. Нет, конечно, не все, но многие. Они или не могут пробиться, или они воруют, или работают за деньги, и главное их качество — авантюризм. Для меня это страшно.
Дальше был 1977-й. Это единственный фильм из «Нашей биографии», за который мне стыдно, и у меня болит сердце, когда я вспоминаю о нем, а моя совесть не дает мне покоя. Потому что в этом фильме через каждые две-три минуты появлялся Брежнев. Потому что в то время была написана книга Брежнева «Возрождение», и она легла в основу этого фильма. Дорогое для меня место в фильме было только одно. Я попробовала один прием. На трибуне стояли ветераны Октябрьской революции, те, кто остался жив. И вот через их крупные планы я, по пять кадров, вставляла взятие Зимнего. Когда это повторяется многократно, то в сознании человека выстраивается такая волнистая линия: человек — событие, человек — событие. И это получилось. Это была моя удача. И еще одна удачная встреча с украинской женщиной по фамилии Диптон. Она выращивала сахарную свеклу. Герой Социалистического Труда. Руки этой женщины я не забуду никогда, — земля вошла в кожу. Она не смывается ничем, руки — это руки земли. Я ее спрашивала: сейчас ведь появились какие-то машины, которые помогают сажать. Она сказала: «Нет, свекла такая нежная, что она требует любви, тепла человеческих рук. Вот сколько раз нагнешься, во столько раз она слаще и будет». Она жила в деревне, принадлежащей колхозу-миллионеру. Там у них были роскошные дома, но мы туда попасть не могли, потому что там была свиная чумка. Мне сказали, что нашу героиню нам привезут. Я попросила привезти и ее звено. Мы поехали искать натуру, потому что эту женщину нельзя было снимать в студии. Я увидела цветущие яблони и белый с красной черепицей дом. Вокруг дома посажен огород. Я подошла к дому, постучала. Дверь открыла девочка лет одиннадцати-двенадцати. Когда она узнала, что это телевидение из Москвы, и мы хотим здесь снимать, радости ее не было предела. Я ей говорю:
— А как же огород?
— Да это неважно, мы его заново посадим.
— Нет, мне сначала надо поговорить с твоими родителями.
Вечером, когда мы приехали с аппаратурой, они нас встретили так, как будто мы принесли в их дом счастье. Они нам сказали, чтобы мы ставили камеры там, где нам нравится. Но я попросила, чтобы с телевидения мне привезли большие железные листы, и мы накрыли ими огород. И уже на эти листы поставили стол. Накрыли его такой зеленой бархатной, с цветами, скатертью. Вокруг шумели цветущие яблони. Это было невероятно красиво. Диптон была в обычном черном костюме, на лацкане — медаль Героя и орден. А ее товарки были в украинских сорочках, обычных, вышитых крестиком на рукавах. Начали мы с того, что я спросила:
— Вот эта дикая, трудная работа. Порой под палящим солнцем. А как вы скрашиваете этот труд для себя?
— А мы поем.
Я попросила их спеть, и они спели украинскую песню. А дальше она стала рассказывать о себе. О том, как они живут, как работают. Она рассказала интереснейшую вещь: как к ним в колхоз приехала из Канады делегация украинцев, которые когда-то эмигрировали. «Идут ко мне, — говорит она, — и старые, и молодые, а брюки на них вытертые, с заплатами. Я вышла на крыльцо и говорю им: «Что же вы за такие украинцы? У нас если человек идет в гости, он надевает самую нарядную одежду. В таких лохмотьях я вас к себе не пущу». И не приняла их.
И еще одна ее байка. Ее послали в санаторий. В столовой за столом рядом сидит девушка. Чашечка маленькая, она туда кладет один кусочек сахара, второй, третий, когда дошла до четвертого, Диптон ей сказала: «Милая, сахар — он такой сладкий, но такой гиркий (горький)». И показала ей свои руки с въевшейся в кожу землей.
Когда мы все это сняли, она, садясь в машину, спрашивает: «А что, девочки, вы еще будете снимать?» Я говорю: «Мы приехали вас снимать». У нее даже потекли слезы. Это человек, который, казалось бы, привык к почету. Удивительная женщина! Вот как только выедешь из Москвы, я таких очень много встречала. Искренних, настоящих и очень чистых.
С 77-м годом была еще одна история. Когда его принимали, Губарев не пришел, были я и редактор. И фильм мы сдавали Мамедову в его кабинете. Ему что-то не нравилось. Он все время подымался, ходил по кабинету. И в это время ему на подпись приносят бумаги выдвинутых на Государственную премию. И, хитро посматривая в нашу сторону, сказал, что несколько дел он может и вынуть. В общем, Мамедов разнес фильм. Он крыл его как только мог: «Вот автора нет!!! А жаль, тут же нет драматургии». А Володя Губарев был у меня автором и ведущим. Приехав домой, я тут же ему позвонила: «Володя, я тебя очень прошу, пойди завтра к Мамедову. Он нам наделал десять тысяч замечаний, ничего конкретного, но фильм ему не нравится. Реши какие-то проблемы с ним». Назавтра он приходит к Мамедову. У того в кабинете сидят главные редакторы — совещание. Володя приоткрыл дверь:
— Можно?
— Да, да, заходите. Вот вчера мы смотрели фильм, прекрасный фильм. Это его автор. Я вас очень благодарю. Вы сделали великолепную работу.
Губарев звонит мне:
— Ты что, с ума сошла? Зачем ты говоришь, что он ругал фильм? Он сказал, что это очень хорошо.
Вот такие перепады настроений у руководства лишают нас покоя не на одну ночь, иногда и на целую жизнь.
Энвер Назимович Мамедов вообще был очень интересной личностью. Я точно не знаю, но говорят, что во время войны он работал в Германии разведчиком (Штирлицем). Сведения эти непроверенные, но по масштабу личности я бы поверила.
Мы выходили с нашими фильмами на телеэкраны каждую неделю, по пятницам. Мы могли заболеть, мы могли умереть, но фильм в пятницу должен был выйти. Поэтому мы работали с необыкновенным энтузиазмом. Именно с необыкновенным: мы могли не спать ночами, мы хотели, чтобы у нас было то, чего никогда еще не было в документальном видеофильме. И нас всех выдвинули на Государственную премию после выхода всех серий фильма.
Меня потом спрашивали: «Ну вот скажи, тебе очень важно было получить эту премию?» Я отвечала: «Да, если бы все получили, а я не получила. И нет, если бы все не получили». На вручении Государственной премии в этот же день премию получала Мария Осиповна Кнебель за книгу о преподавании режиссерского мастерства. И она в своей ответной речи сказала, что ей очень приятно, что в этот же день получает премию ее ученица.
Режиссером показа была Лора Кислова. Раньше она работала в Молодежной редакции, а потом ушла главным режиссером в редакцию информации, где и работает по сей день. И она нам сказала. «Значит так. Садитесь здесь и идете прямо на камеру». Она хотела нас снять каждого в лицо. Когда объявили мою фамилию (это непередаваемое ощущение!) у меня сделались ватными ноги, я не могла встать. Я встала, шла, а ноги, казалось, разъезжаются в разные стороны, ведь Кремль, Свердловский зал, все это дает какое-то невероятное ощущение…
Вознесенский, он тоже в этот вечер получал Государственную премию, на банкете мне сказал: «А мы с Зоей решили, что наша (то есть я) была лучше всех».
Вот это о «Нашей биографии» Не получил Государственную премию Анатолий Монастырев, режиссер, сделавший очень интересные фильмы, и я внутренне по сей день не могу с этим смириться, потому что он ее заслужил, как и мы все.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49