Тексты пьес

И вот когда мы пришли снимать, Раймонд сидел у рояля, перебирал клавиши, что-то наигрывал. А мне безумно хотелось, чтобы он поднял глаза. Потому что он когда играет, глаза на клавиатуре, на руках. Руки такие необыкновенные, порхающие, но глаза вниз. Я встала с противоположной стороны рояля и показываю ему, чтобы он поднял глаза. Говорить я не могла, так как шла запись. Я размахиваю руками, растягиваю рот в улыбке. Он поднимает глаза, видит мою мимику и вдруг улыбается. Это было так здорово. Потом когда мы сделали программу и ее принимали на худсовете (раньше все программы принимали на худсовете), Светлана Виноградова, была такая ведущая в музыкалке, увидев этот момент, сказала: «Голову даю на отсечение — за роялем стояла женщина».
Паулс, милый, добрый, талантливый Паулс, он как бы подтолкнул меня к решению. Да, в музыкальную.
И вот встал вопрос о моем переходе. Меня вызвал зампред Гостелерадио Энвер Мамедов. Вообще из всех трех руководителей это была самая яркая личность. Он мог из-за плохого настроения зарубить какую-нибудь программу, но мог и понять, если это действительно интересно. Мамедов был личностью, он умел ценить людей. Он меня вызвал и сказал: «Я тебя не понимаю. С документальных фильмов уходить в музыкальную редакцию, чтобы снимать какие-то песенки». — «А возраст? Из Молодежной редакции надо вовремя уйти, Энвер Назимович». И он меня отпустил. А Лёня Сандлер, удивительный музыкальный редактор, утвердил меня в этом решении.

МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ СЕСТРА
Актриса и певица Итта Сорская

Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.
Мы слажены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Марина Цветаева

Когда в Музыкальной редакции меня спрашивали, какое у меня музыкальное образование, я говорила, что Ленинградская консерватория в размере моей сестры. Моя сестра, моя любимая Иттуля (у нее очень редкое имя Итта, так звали папину маму), училась в Ленинградской консерватории, у нее было великолепное меццо, и сейчас голос прекрасно звучит. Я разучивала с ней все, что она учила в консерватории. Вначале ее вели как драматическое сопрано, она пела Пушкинскую Татьяну из «Евгения Онегина». Письмо Татьяны мной выучено от строчки до строчки, от нотки до нотки. Потом она пела в «Женитьбе Фигаро» Моцарта. Наконец поняли, что у нее меццо-сопрано. Она чуть не потеряла голос, потому что ее неправильно вели. У нее даже появилось два узелка на связках от неправильных занятий. Но у них был прекрасный директор в Ленинградской консерватории — Павел Серебряков. Кто-то сказал: «Давайте будем отчислять». На что Серебряков отреагировал: «Как отчислять? Это мы ей сделали эти узелки на связках. Пусть лечится, мы ей дадим год на лечение, а потом будем правильно ставить ей голос. Это не ее вина, это наша вина». После этого она учила меццо-сопранные партии, я учила с ней все. «Кармен» я знаю от начала до конца и все могу спеть, даже могу стучать на кастаньетах. Я все учила с ней — сольфеджио, арпеджио, читала ноты с листа. Я все время пропадала в консерватории. Для меня классическая музыка стала таким отдохновением души: если я устала или у меня начинает болеть сердце, я должна послушать или Чайковского, которого я обожаю, или Верди, которого я люблю так же, как Чайковского.
Когда Итта окончила консерваторию и приехала в Москву, она прослушивалась в одном музыкальном театре. После этого главный дирижер попросил ее зайти в кабинет. Когда они остались вдвоем, он сказал: «Вы знаете, мне очень понравилось, как вы пели». И повернул ключ в замке, закрывая дверь изнутри, на что Иттуля сказала: «Вы знаете, а вы мне — нет, мы с вами не договоримся». Повернула ключ и вышла из кабинета. Конечно, этот театр был для нее закрыт.
Она работала в Москонцерте, там был филармонический отдел с прекрасными голосами. Ее концертмейстером была Евгения Наумовна Брук-Никулина, мать актера Валентина Никулина. Она была прекрасным музыкантом и удивительным человеком с огромным чувством юмора. Они объездили с концертами весь Советский Союз, где они только не были, даже в бухте Тикси. Они несли с собой классическую музыку, чистую, которая дает для души отдохновение.
В филармоническом отделе создавались очень интересные тематические программы — Бах, Шуман, Шостакович, Прокофьев — это были не просто концерты, это были как бы музыкальные салоны. А также ставились драматургические новеллы, как, например, «Кармен» — Итта пела все главные партии Кармен, Лёва Аракелов, ее муж, обладатель очень красивого драматического тенора, — Хозе. Чтец В. Шемберко читал новеллу Мериме. Ставил эту программу режиссер Театра Станиславского и Немировича-Данченко Дотлибов, а я выступала в роли художника-модельера. Сшила Итте два концертных платья. Раньше я очень хорошо шила, это мое хобби. Одно было черное бархатное, а низ — пена из черного тюльмолина и черных блестков. А второе платье для заключительной сцены было белое кружевное, тоже облегающее и тоже ниже колена — просто пена белого тюльмолина. Все цветочки, белые, кружевные, были расшиты в центре хрустальными бусинками. Итта пела в Октябрьском зале Дома Союзов, потому что это была филармоническая площадка, или в Институте Гнесиных. Программа шла у них «на ура». Затем они сделали еще программу по «Аиде» Верди. Тоже вдвоем с мужем: у них голоса хорошо сочетались. Спелись.
А потом у нее были сольные отделения в Октябрьском зале. Однажды она пела «Ландыш» Аренского. Когда она вышла на сцену в этом белом платье, и объявили: «Аренский. «Ландыш», кто-то в зрительном зале довольно громко сказал: «Она сама — ландыш».
Так что я все время жила рядом с музыкой, в душе с музыкой и в близком родстве с музыкой. Во-первых, Иттуля. Во-вторых, моя мама, которая была драматической актрисой, имела великолепный голос. Никто ей его не ставил. Она пела в Самарканде на эстраде, у нее был эстрадный репертуар. Кстати, у Итты тоже был репертуар классический, и репертуар «Русские романсы», и «Советские песни». Когда они концертировали по Советскому Союзу, у них одно отделение было классическое, а второе обязательно либо русские романсы, либо советские песни.
Однажды в Доме актера, еще на Тверской до пожара, был вечер, посвященный Индонезии. На вечере присутствовал индонезийский посол, его жена и дочка. Иттуля специально выучила песню «Индонезия» на языке этой страны. Когда она спела, зрительный зал встал и аплодировал стоя.
Возвращаясь к музыке, я хотела бы еще сказать, что, когда папа работал в Москве на винодельном заводе, к нему в гости приходил главный администратор Большого театра. Он очень любил дегустировать вина и всегда приносил папе пачку пропусков на спектакли. Это были пропуска без мест, в ложу бенуар. Папуля выстаивал весь спектакль. Я, например, все-таки присаживалась на краешек перил, отделявших ложу от ложи, а папа смотрел весь спектакль стоя. И я могу сказать, что «Евгения Онегина» мы слушали сто с лишним раз, «Пиковую даму» раз девяносто, «Кармен» где-то около восьмидесяти пяти. Чуть реже мы смотрели балеты. Все это тоже входило в мою душу.
Я считаю, что личность формируется, прежде всего, в семье, а потом уже следуют общество, школа, институт. Самую важную роль в становлении личности играет семья. Я испытала это на себе.

МОЯ МАМА, МИЛАЯ, ДОБРАЯ, ЛЮБИМАЯ…

Ничего не отдано, если не отдано всё.
Антуан де Сен -Экзюпери
Очень интересная судьба была у мамы. Она родилась и выросла в Коканде. В то время Мейерхольд посылал по Союзу людей, чтобы они отбирали для его студии молодых и талантливых. Так в Коканде выбрали маму. Она должна была приехать в Самарканд к определенному сроку, а оттуда уже отправиться в Москву. Мама приехала из Коканда в Самарканд на три дня позже. Группа уехала, и ей сказали, что поступать она будет лишь в будущем году. Она осталась работать в самаркандском театре. И там, на спектаклях, во втором ряду, на пятом месте стал постоянно появляться не очень молодой красивый мужчина. Про него говорили «заядлый холостяк» (ему было уже сорок лет). Так отец увидел маму, которая была на двадцать лет моложе и необыкновенно красива. И это была такая любовь, что мама никогда в жизни не подняла глаз ни на какого другого мужчину. Они поженились. Мама никуда не поехала. Через год родилась Итта, и о студии Мейерхольда уже никто не думал. Мама была по натуре пессимист, а папа необыкновенный оптимист, ну просто необыкновенный! И это, наверное, уравновешивало такую разницу в возрасте.
Я помню, что мама играла, я видела ее на сцене. Вспоминаю, как я сидела в первом ряду на спектакле «Слуга двух господ» Карло Гальдони и не давала смотреть людям, которые сидели рядом со мной, потому что без конца говорила: «Это моя мама играет. Вы думаете, она мужчина? Нет. Она женщина. Знаете, какое красивое кружевное платье будет на ней в конце?» Мама обладала прекрасным чувством юмора: «Господи, ну говорили, что я хорошая актриса. Я выхожу на сцену (на первом плане стояла оттоманка). Он кидал меня на эту оттоманку, и в сторону зрителей распадался каскад моих волос (у мамы были прекрасные золотые волосы, ниже колен). В зрительном зале ахали от удивления. Ну конечно, я считалась очень хорошей актрисой».

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49