Тексты пьес

У нас были собраны артисты со всего Союза, мало того, к нам приехал югослав, из Чехословакии певица Вондрачкова приехала (к слову, она называла меня мадам Тайфун), из Польши прибыли певцы. Полный интернационал. И там была очень интересная история, когда мы ездили к Дементьеву на дачу, чтобы обговаривать его участие в программе.
Андрей Дементьев был автором сценария этого «Огонька». Мы с Лёней Сандлером поехали к нему на дачу, а вез нас водитель, у которого на лацкане пиджака была Звезда Героя Советского Союза. Мы разговорились, стали его расспрашивать. Он сказал, что получил эту Звезду за форсирование Днепра. Мы рассказали это Дементьеву и предложили: давайте его тоже возьмем и тоже спросим, что в его понимании счастье, пусть он нам расскажет про форсирование, про своих друзей. Договорились с водителем. Правда, вначале он отказывался, но мы его всеми правдами и неправдами уговорили. Мы посадили его рядом с югославом, и он рассказывал нам, как воевал, как они, десять человек, остались живы, форсируя Днепр. А югослав по-русски с акцентом спел песню «Ой, дороги, пыль да туман…».
Вышла программа в эфир, Лапин пригласил этого шофера на празднование 9 Мая в президиум. Через неделю приходит письмо из соответствующих организаций, что нет такого Героя и никогда не было. Наш водитель оказался самозванцем. Лапин был вне себя, я волновалась, думала, меня и Лёню точно уволят с работы. Но поскольку Лапин и сам ничего не проверил и посадил его в президиум, мы отделались легким испугом, и все это закончилось миром. Вот была такая история.
Итак, возвращаемся к «Огоньку». «Что такое счастье?» Казалось бы, банальнейший вопрос. Но какие же удивительные ответы мы услышали. Я никогда не забуду рыжего дядьку с жесткими ручищами из Австралии. Он сказал: «Счастье, это когда у моря, рядом красивые женщины и очень много пива». Кто-то говорил, что счастье в творчестве, в процессе созидания. На «Огоньке» была Селютина из Комсомольска-на-Амуре, которую я снимала в фильме «Наша биография» (32-й год). Она сказала, что счастье — это построить город, в котором сейчас живут ее дети — четыре сына. Женщины говорили, что счастье — это когда встречаешь человека, которого любишь.
«Самое великое счастье на земле — просыпаться! Еще можно добавить: здоровым».
Эти строки Гриша записал в своей книжке, когда был совершенно здоров. Он вообще был здоровым человеком, даже простужался очень редко. Утром 20 минут гимнастика плюс гантели, холодный душ. Никогда не курил, пил только в гостях и по праздникам. Играл спектакли, репетировал, получил звание «Заслуженный артист РСФСР», любил работать с молодыми актерами, любил смотреть спектакли в других театрах. За сорок четыре года работы на сцене сыграл более ста двадцати ролей. В театре его выдвинули на звание народного артиста, мы сыграли   серебряную свадьбу. Все было так хорошо! И вдруг…

СМЕРТЬ ГРИШИ
Моя беспредельная утрата

Предел на белом свете есть всему:
Любви, терпенью, сердцу и уму.
Евгений Евтушенко

Но не моей потере.

Гриша заболел, он не хотел в это верить, не хотел идти к врачам, уехал с театром на гастроли. Играл каждый день.
На вокзале при встрече я не могла поверить, что это он, это была его тень. Врач, к которому я его насильно затащила, сказал мне, только мне: «Рак, ему осталось недолго». Нет, я не хотела с этим смириться… Мамин домашний врач сказал: «Почки». Срочный биохимический анализ у моей близкой подруги и главврача Гали Казьминой. «Нет, не рак, но тоже приговор — уремия. Попробуйте добиться, чтобы положили на диализ» Предпочтение отдается молодым, не старше 50, так как мало аппаратов. Но театр, профсоюзы, Фрунзенский райком партии добились разрешения положить его в Боткинскую больницу. Гриша в больницу не хотел, я села напротив него, взяла его за руки: «Гриша, если ты завтра не ляжешь в больницу, ты умрешь! Я очень тебя прошу!» И он согласился.
Диализ — это пытка. В течение шести часов идет переливание крови, ее очищают, так как не работают почки, а почки не работают потому, что в них коралловые камни, которые вросли в ткань. Даже молодым, которые попадают на диализ, сразу дают инвалидность. Врачи, сестры откачали Гришу, он не хотел быть инвалидом, он рвался в театр. И меня заставлял быть сильной. «Приходи в больницу так же, как на работу, подкрась ресницы, губы, надень мое любимое платье! Все, как всегда».
Господи, как же я любила его эти два с половиной года его болезни! Любила так, как никогда раньше, ведь я знала, что он уходит! Ну год, ну два — это же неизлечимо. Он держался просто героем. Как только его поставили на ноги, вернулся в театр. Играл в спектаклях. Театр шел навстречу — в дни диализа, а это 2 раза в неделю, его не занимали.
Был объявлен конкурс на лучший киносценарий на современную тему. Он сел писать. «Знаешь, если я получу премию, я хочу, чтобы ты еще при мне съездила в Париж». Мы думали друг о друге, мы жили друг для друга, мы держались изо всех сил. Мы успевали все — и работать, и ходить на премьеры. Я заменила у Славы Зайцева весь его гардероб, ведь с 52-го размера он перешел на 48-й.
Один раз, после очередных анализов, мы возвращались в машине через центр Москвы. День был такой яркий, солнечный, а небо такое голубое. «Как хорошо, что мы поехали этой дорогой!» — на глазах были слезы, но это была минутная слабость. И снова все было хорошо. И снова я держала его такую сильную и уже такую слабую руку. Он никогда не был тщеславным. А тут — он так ждал этого звания — народный, ведь документы уже давно ушли из театра наверх. Но там, наверху, наверное, решили: зачем давать звание смертельно больному человеку, лучше здоровому. Кого бы ни играл Гриша — положительного или отрицательного героя — он всегда искал в роли те зернышки человечности, которые делали бы героя не просто черным или белым, а живым. И еще: он удивительно умел играть любовь (он и в жизни был однолюбом).
Его последний спектакль «Бесприданница» — он Кнуров. (В это день заболел дублер, и ему пришлось играть после 6-часового диализа.) Я привезла его в театр, накормила. Он полежал в гримерке полчаса. Загримировался. И потом — на сцену. А я в ложу. Только я одна во всем зрительном зале знала, чего ему это стоило, что держится он на одной силе воли. Последняя сцена Кнурова и Ларисы. Нет, он не покупал любовницу, он любил эту женщину, он преклонялся перед ней, он хотел сделать ее счастливой. И зрительный зал — эти 14— 15-летние девочки и мальчики затихли. А когда Гриша закончил монолог, — раздались аплодисменты. Это был его последний спектакль. Через 5 дней его положили на операцию, и я загадала: если после операции он откроет глаза и увидит меня — все будет хорошо. Операция длилась 5—6 часов, а потом его должны были перевести в другой корпус — в реанимацию. Его, завернутого в одеяла, провезли мимо меня на улицу. Я закричала: «Гриша!», и он открыл глаза, они были такие же голубые, как небо. «Я тебя люблю…» Мне показалось, что он улыбнулся. И у меня так спокойно стало на душе — я приехала домой и заснула. А утром меня разбудил звонок: «Срочно приезжайте!» И все равно я не могла поверить, не могла поверить. Это было 4 декабря, и солнце светило, и небо было голубое. Я и сейчас люблю его. Я возвращаюсь домой и рассказываю о своих удачах или провалах. Он все равно живет во мне. Павел Холмский сказал, что он никогда не встречал актера с таким чувством собственного достоинства.
Спасли меня мама, Иттуля (которая овдовела в этом же году) и работа.
Гриша умер 4 декабря 1986-го года, а 21-го у меня была огромная съемка в концертной студии — юбилейный вечер Иосифа Кобзона. Полный зал народа. Были еще живы Фрадкин, Френкель, Колмановский, Рождественский, Дербенев. Слава Богу, живы Пахмутова, Фельцман, Татьяна Лиознова. Лев Яшин сказал, что сердце Кобзона такое большое и доброе, как футбольный мяч, были все космонавты. И много молодежи. Я заставила себя подняться с тахты, надеть красивое платье, туфли на высоком каблуке, сделать прическу. Ведь мне надо было перед началом съемок выйти на сцену и рассказать зрителям, что они должны делать: какой сектор подхватывает какие песни, какие интервью идут после каких песен. Работа, мое дорогое телевидение, моя любимая группа, мои операторы — они все были со мной.
Иосиф Давыдович все дни работы до концерта был так трогательно внимателен, но в то же время требователен и, самое главное — не жалел меня, а просто уважал мое горе.
Концерт длился почти 5 часов. Мой ассистент — Андрей Цвинтарный, тоже мой «сынок». Восемь лет мы работали вместе — очень талантливый человек. Он закончил Институт культуры, работал режиссером, теперь работает в руководстве телекомпании. Он не очень любил Кобзона, но в течение съемок кардинально изменил свое отношение к нему. Кобзону подвластно все: и патриотические баллады, и юмор, и лирические песни, и русские романсы. Он живет в песне и не может без них жить. Сколько песен на его счету — сосчитать невозможно. Но ни одно событие в Советском Союзе, а позже в России не проходило без песен Иосифа Кобзона.
И еще одно качество Кобзона открылось мне, когда я снимала «Еврейский цикл» на музыку Оскара Фельцмана. Кобзон — прекрасный драматический и даже комедийный актер. Песни в этом цикле — от трагедийной до комической.
Весь цикл мы сняли за один съемочный день. В студии, затянутой черным, мы собрали вещи еврейского дореволюционного быта: керосиновая лампа с зеленым абажуром, музыкальная шкатулка, часы с маятником, кресло-качалка, старинный письменный стол со стеклянными чернильницами, кофейник на спиртовке и много других мелочей. А еще живопись Шагала. И Иосиф среди этого — то сегодняшний человек, то старый еврей, то купчик. В каждой песне он создавал свой образ.
Нет, я не могу сказать, что мы друзья, мы даже на «Вы». Но это очень здорово, что он есть в моей жизни.
А вот Фельцман — это мой друг, я даже имею право называть его Оскарик. Мы подружились с ним на этой съемке, хотя и раньше я снимала его песни: «Балладу о красках» и отрывки из песен к «Молодой гвардии».

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49