Тексты пьес

Новоженов всегда в работе, но все-таки, когда я задумала в 1994-м году новую программу «Тысяча и одна ночь», первый сценарий написал мне он, хотя и был очень занят. А еще раз выручил из беды старую женщину, прислав в суд телекамеру, — и победила правда. А еще придумал новую программу «Тушите свет», где все на острие ножа, на острие мужского обаяния, на острие юмора. Он очень вырос профессионально — такой красивый, вальяжный и уверенный в себе человек. Только очень жаль, что в жизни я его вижу реже, чем на экране.
А тогда мы были связаны творчеством. Это ведь самая тесная связь. Он был автором всех моих первых «Утренних почт». Он сочинял как бы маленькие театральные скетчи, типа программ Аркадия Райкина, когда ведущий — Фима Шифрин — перевоплощался в тот или иной образ в зависимости от последующего музыкального номера. Причем Фима не использовал грим — только костюм. Если, к примеру, он изображал композитора, то на нем был выразительный бант, и я его снимала на фоне афиши у Союза композиторов. Он предавался рассуждениям о музыке и музыкантах. И музыкальный номер снимался специально для этой «Утренней почты», в той же форме, в какой велась передача.
Телефонный звонок — и такой милый, такой неповторимо родной голос: «Светлана Ильинична, это я, Фима» (как будто бы этот голос можно с кем-нибудь спутать). Мы с ним работали из «Почты» в «Почту» и, казалось бы, он был такой, как всегда, и в то же время — всегда разный. То чуть-чуть интонация выше, то чуть ниже. Он всегда остается самим собой и в то же время живет в образе. Он — не «эстрада», он — театр одного актера. И что удивительно, смотрю я спектакль в Театре имени Вахтангова: прекрасный актер Владимир Маковецкий, прекрасная актриса Людмила Максакова… Они все время чуть-чуть плюсуют, то есть переигрывают, может быть, от присутствия, как им кажется, «эстрадного» актера, а Фима необыкновенно естественен, мягок, интеллигентен и поэтому необыкновенно смешон. Он вообще интеллигентен во всем — в манере держать себя на сцене, в манере одеваться, в выборе репертуара.
А как он читает стихи! В передаче «Тысяча и одна ночь» я попросила его прочесть Маяковского — «Если звезды зажигают…». У меня даже слезы навернулись, а он так же легко и свободно перешел на восточный юмор. Вы были у него дома? Книги, книги, книги рукописи — этим он мне очень напоминает моего Гришу, он тоже любит тишину и уединение. Он настоящий друг и вообще — человек. Он до последнего времени жил с дядей и тетей (тети уже нет в живых). Как трогательно он к ним относился, а ведь они не его родные по крови, они, как и он — «декабристы». Когда мама Фильмы поехала на Колыму к своему мужу, его «тетя» тоже ехала туда же — к своему, как жены декабристов. Вот с тех пор они и породнились, а Фима — «колымский». И это всегда живет в его таких грустно-трагических глазах, даже когда публика до слез смеется в зале.
У Фимы абсолютный слух и необыкновенная музыкальность. И я попросила его спеть в одной из «Утренних почт». И с тех пор он поет и делает это удивительно профессионально. Я снимала его спектакль «Я играю Шостаковича». Вначале, когда он его сделал первый раз, — был полный провал, но Фима не сдался, а просто поменял режиссера, перекроил сценарий и — полная победа! Фима трудоголик, ни одной секунды простоя. Я уже писала об этом, но повторюсь. У меня есть заветная мечта сделать с ним спектакль на стихи Маяковского и использовать музыкальный цикл Микаэла Таривердиева на стихи этого поэта. Я очень надеюсь на это. А Фима может все.
Одну из «Почт» я снимала в Ташкенте. Кроме ансамбля «Ялла» у меня было там еще трое Закировых. Закировы — настоящая театральная династия: и певцы, и драматические актеры. Самый младший — мальчик. И они пели песню о Ташкенте. Во время песни они ехали на машине, и с ними ехал оператор, который снимал планы Ташкента. Это было уже почти перед самым распадом СССР. А Узбекистан — это моя родина. Часто говорят: что такое родина? Это, мол, понятие расплывчатое. Ничего подобного. Когда я сидела в самолете, и мы подлетали к Ташкенту, у меня сердце билось просто невероятно. Мы приземлились, а я не могла из-за волнения выйти из самолета. Мне казалось, что я сейчас увижу что-то такое, что я сразу вспомню все-все из своего детства.
Мы построили драматургию передачи так, будто Фима не знает узбекского языка, а окружающие не знают русского. И он пытается разыскать ансамбль «Ялла».
И потом появляется Закиров, драматический актер, который ему помогает с поисками, но он не говорит по-русски. И на фоне этого путешествия по Ташкенту, на фоне того, как они искали «Яллу» в гостиницах, на улицах, на рынке, устроил просто фейерверк: как он торговался, как пробовал фрукты, как влюбился в узбечку. И все это переходило в музыкальные номера. В передаче участвовала прелестная молодая Азиза, просто прелестная. Мне очень жаль, что эта певица фактически исчезла с экрана, а если и появляется, то очень редко. Раньше она появлялась на экране раз за разом, приобретая огромную популярность. Она из музыкальной интеллигентной семьи. Причем Азиза окончила консерваторию по классу рояля. Ее мать преподает класс рояля в ташкентской консерватории. Ее сестра тоже окончила консерваторию. Мне очень нравилась присущая ей толика экстравагантности и ее восточная красота, и ее точеная фигура, и необычные туалеты.
Очень смешно мы снимали Закировых — «Яллу» в турецкой бане внутри. А потом наш великолепный оператор Саша Ершов залез на крышу бани, а там — стекло в центре. И вот через это стекло он снимал. Всю песню мы снимали в турецкой бане, жара была невыносимая, но выдержали. А я так мечтала попасть в Самарканд, потому что родилась-то я там. «Я хочу в Самарканд», — говорю ребятам, которые помогали нам в устройстве съемок. Они отвечают: «Пожалуйста. Найдете песню про Самарканд — возьмем автобус и поедем снимать». А певица Наталья Нурмухамедова говорит: «У меня есть!» Песня называлась «Минареты Регистана». И мы поехали. И опять-таки этот мой Саша Ершов забрался по узенькой лестнице на минарет высотой с двадцатиэтажный дом, а за ним взбирался видеоинженер. И когда Саша добрался до самого верха, оказалось, что там не плоская площадка, а в форме конуса. Ему пришлось стоять на последней ступеньке этой лестницы, и видеоинженер держал его за ноги, чтобы он не свалился с этой дикой высоты. И Саша снял такую панораму! В дополнение ко всему он еще вертел камеру, и вся необыкновенной красоты площадь Регистан медленно крутилась в кадре. Потом этот план я использовала еще в нескольких «Почтах», потому что было просто жалко показать такую красоту лишь один раз.
Стояла дикая жара. Причем на этой площади нет ни одного деревца, никакой тени. И там сидел старый узбек-смотритель, которого я называла «ото», что по-узбекски означает «отец». Кое-какие слова я еще помню с детства. И он мне говорит: «На чеплашку». Чеплашка — это узбекский головной убор типа тюбетейки. Он мне ее одел, чтобы я не перегрела голову. А говорят, что не было дружбы между народами. Вранье. Узбеки такой добрый, чуткий народ. Я их очень люблю. И даже сейчас, когда вижу их на рынке, у меня теплеет на сердце.
Когда мы закончили съемку, уже стало темнеть. Говорю: «Ребята, я не могу уехать из этого города, не побывав на том месте, где стоит мой дом, где я родилась». И Фима меня поддержал: «Ну, поехали. Какие опознавательные знаки?» Я говорю: «Рядом, напротив — завод «Узбеквино» и двухэтажная школа имени Пушкина». И вот в темноте мы поехали искать. Нашли. Они остановились там, где можно, а я пошла к домам. Вижу, что школа стала как-то длиннее. Думаю, где же мой дом? Постучала в первые попавшиеся ворота, и мне сказали: «Ну что вы? Школу расширяли и два дома разрушили». Дом, где я родилась, — его нет, он разрушен. Я взяла горсть земли, привезла ее в Москву и положила на папулину могилу. Я уезжала с каким-то необыкновенным чувством: я побывала там, где родилась. Пусть даже не осталось дома. Но это моя Родина.
Еще две «Утренние почты» снимала в городе Угличе. «Почта» строилась на таком сюжете: часы существовали всегда, только вначале они были солнечные. И вот на этом месте, где были первые солнечные часы, теперь стоит угличский часовой завод. И Фима Шифрин, солнышко мое, при тридцатиградусном морозе в моей енотовой шубке на голом теле и в моем же шарфике, намотанном на трусы, изображал снежного человека, первого человека, который нарисовал эти солнечные часы. Он рисовал их голой ногой в снегу — три дубля. Потом мы его растирали спиртом, а он вопил: «Это жалко на растирку! Этим лучше согреваться изнутри!» А дальше он уже был экскурсоводом по современному городу, в шляпе, с бородой. Затем — это же Углич! — Фима изображал и лжецаревича Дмитрия, и итальянского купца, который приезжал сюда покупать часы. А Филипп Киркоров, в характерном костюме и огромной шляпе с перьями, был итальянским маркизом, который тоже интересовался часами. В общем, была сыграна целая пьеса.
Углич давал возможность для роскошных съемок, хоть и было безумно холодно. В передаче пела русская певица (она там шла с ведрами на коромысле), и на ней было белое вышитое платьице. Я ей говорю: «Надень шубу». — «Нет!» На ней была еще белая пуховая безрукавка, и пока она шла с ведрами, эта безрукавка леденела. Я распахивала свою шубку, в которой и на которой снималось столько актеров, прижимала ее к себе и отогревала.
Для массовки нам прислали самодеятельный угличский ансамбль. И это было очень красиво: они танцевали около дворца царевича Дмитрия, на этой лестнице, под этими сводами. А начиналось все с часов на башне: там возникало женское лицо, ведь часы такая тонкая, чуткая вещь женская.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49