Тексты пьес

Первое письмо было написано в день моего отъезда, в два часа тридцать минут ночи. «Светик ты мой милый. Пишу тебе после того, как ты мигнула красным фонариком, повернула за угол на стрелках и скрылась. Светик ты мой, до чего же тошно было стоять на платформе, принимать участие в ничего не значащих разговорах улыбаться, делать независимый вид знакомого почитателя и делить тебя на четверых. Ты вела себя примерно, все получали поровну, и только изредка грустные глаза ласковый взгляд, мольба на губах. А я, как хорошо на строенный приемник, ловил только это, только это брал себе, правильно ли я делал? Понял ли я тебя вер но? По этикету нужно было быть воспитанной, смеяться, возвращать долги за прием у Жени, у хороших маминых знакомых, даже за машину и цветы. Смешно иметь машину в городе, который за день можно обойти весь целиком». Это он уже ревновал, потому что провожали меня директор и художественный руководитель филармонии, у которого была машина.
Следующее письмо: «Дорогуша моя, Света! Хожу как угорелый, все воспринимаю сквозь мысли о тебе. Ничто не лезет в голову, и безумно хочется быть с тобой! Кто же это, Светик, раззвонил обо мне в институте, ты мне говоришь, одобряют твой выбор. Твой такой шаг вообще или именно то, что меня. Я не удивлен, а поражен, как, впрочем, и ты, наверное. Вчера отдал портному костюм. Обещает сшить хорошо». У него был один костюм, в котором он ходил три года на работу в Куйбышеве. Мне хотелось, чтобы на свадьбе он был в темном, и он отдал его шить своему портному, единственному и лучшему в городе Куйбышеве. «Светик ты мой, за эту неделю я так к тебе приручился, так привык, так был счастлив, что мне кажется странным твое столь долгое отсутствие».
Третье письмо: «Телеграмму получил, успокаиваю тебя — я здоров. Работаю днем и вечером. Молчал я по той простой причине, что ждал, когда ты мне напишешь из Москвы. Это, пойми меня, имело для меня первостепенное значение. Москва, с моей точки зрения, могла внести кое-какие коррективы в твою душу. Помнишь, ты говорила, что трехмесячная разлука будет для нас хорошим испытанием. Теперь я получил и второе твое письмо и вижу, что ты помнишь и даже целуешь меня. А я побрился. Светик, я сейчас много работаю над ролью, которая не так уж сразу дается. Голова моя походит на котел средневекового алхимика. В ней есть все, и то, что вложил автор — Штейн Александр — наипервейший магистр, и то, что пытается , вдолбить любыми средствами Евгений Александрович Простов — Фауст, и, представь себе, что есть в ней место, мало, правда, тому, что мы привыкли называть высокоорганизованной материей. Вот из всего из этого должен произойти Полудин».
Они репетировали «Персональное дело» Штейна. Потом за этот спектакль были представлены к Государственной премии. Это было время, когда Государственные премии периферийным театрам практически не давали. Александр Петрович Штейн, он же мой двоюродный брат, был приглашен на премьеру в Куйбышев. Он мне сказал: «Поехали, Светка, со мной».
Я написала Грише, что, может быть, приеду. «Скорее приезжай, пусть на четыре дня, все же не три (мы с ним были знакомы всего три дня). Уж, видно, такая судьба моя, получаю дни считанные. Учитывая мою занятость в праздники, могу подсчитать, что это не будет четыре, а один день и продолжение дня. Но ты не смей думать, что это тебе поблажка. У меня дома одиноко и неуютно. Ты угадала мое желание — умница, прислала фото. Даже два! Теперь ты со мной, улыбаешься на столе нежно и загадочно. А там, в сосново-березовом лесу, на полянке в тени у сосенки. Как хочу быть березкой — немой, теплой, крепкой. Видишь, завидую древесине».
Мы приехали в Куйбышев. Премьера была великолепной. Зрители после спектакля стоя аплодировали минут десять-пятнадцать. «Персональное дело» было по тем временам очень смелой пьесой. Героя вначале исключили из партии, а потом восстановили. Побеждала справедливость. А Гриша играл главного отрицательного персонажа, и играл его, пытаясь оправдать. От этого герой становился еще неприятней. Поначалу люди подпадали под его обаяние, а внутри-то — гниль.
Когда мы приехали, по Куйбышеву разнесся слух, что Аннапольский собирается жениться и что он отбил жену у Штейна (мы-то со Штейном сидели рядом на спектакле). Еще ходил слух, что ему за меня дают приданое в сто тысяч. По тем временам невероятные деньги. Я вспомнила: когда мне исполнилось 16 лет, папа мне подарил «Капитал» Карла Маркса и подписал: «Лануся, это единственный капитал, который я могу тебе подарить». А еще говорили, что в Куйбышеве грядут два больших события: женитьба Григория Аннапольского и пуск Куйбышевской гидроэлектростанции. Отъезд и письмо вдогонку: «Теперь ем я твой суп, тобой чищеную картошку, твой сахар. Смотрю на твои фотографии, где ты почему-то добрая. Сижу на твоем месте. Ощущаю ту радость и боль наших дней, которые сделали меня другим. Светик, перебирая в голове события недели, осязал то, что был счастлив с тобой. Я отвык от ласки, ласки дорогого человека. Так счастлив, как я был счастлив в дни октября, я, пожалуй, бывал только дома, у мамы. Милый мой зайчик, я люблю тебя так же, как ты меня, даже больше на шестьдесят четыре и две десятых процента. Голова моя занята тобой, нашей совместной жизнью, нашей обоюдной работой. Целую чудный листочек, где ты так добра, где я самый дорогой, твой. Я такой и есть, мой Светик».
Мое письмо: «Гошенька, милый мой, вот я в Москве. И тебя нет со мной. Не нахожу себе места, хожу, как неприкаянная и ничего не могу делать. Только о тебе и думаю. Дома вопрос о нашей свадьбе решен». Это постарался Штейн. (Он увидел Гришу в Куйбышеве. Поговорил с Простовым. Приехал, позвонил папе и сказал: «Дядька, не мешай ей. Это парень стоящий. Пусть выходит»). Да и сестра в каждом письме (Иттулька уже работала в Сталинской филармонии, то бишь в Донецкой) убеждала родных, что я влюблена. Наконец все в это уверовали.
«Солнышко ты мое любимое, люблю тебя с каждой минутой, с каждым днем все сильнее и сильнее. Как твои репетиции? Режиссер все так же нравится? Ну и правильно, тебе разрешается любить только двух режиссеров — Простова и меня. Чувствуешь, какая скромность, Простова я поставила на первое место. Спасибо, родной, за звонок. Это такое счастье — слышать твой голос».
«Получил твое микроскопическое письмо. Соседка наша, работающая в поликлинике, пообещала принести микроскоп завтра, и я смогу прочесть твое произведение. А пока догадываюсь, что в письме есть несколько теплых слов, два-три намека, что не забыла, туманное напоминание, что любишь, несколько уколов в мой адрес и много-много яда. Так, Светик, а? Кто-то ко мне стучится, подожди минутку… Пришла соседка, оторвала от письма. Сейчас у меня в руках микроскоп. Взяв пинцетом этот листочек, кладу под визорную трубку… Солнышко, люблю, тронут. И горячая мутная слеза залила окуляр микроскопа, не могу больше, прости.
Фото на курсе произвело впечатление? Ну и хорошо. Они ведь меня в красках не увидят. Вот дома сложнее. Тут уже видят явный подлог. Видишь, зайчонок, как не мешает иметь в роду драматурга. Повлиял. Я ему весьма признателен, а также сестра, которая медленно, но верно подтачивает родительские устои. Им воздастся за наше счастье».
Следующее письмо:
«Веришь мне? И ладно. Ведь вера — родная сестра любви, без нее трудненько бывает в жизни. Особенно трудно любить и жить вдвоем. Будем верить друг другу так, чтобы и червоточинки недоверия не допускать в душу. Будем всегда искренни и правдивы. Честны даже в помыслах. Будем за это бороться и любить. И скорей бы, скорей узнать, узреть, обнять до хруста, исцеловать, изласкать. Скорее бы. Пишу тебе эти строки и не могу усидеть на стуле. Пока достается только пружинам. Через месяц достанется и Светику. Но тут уже ничего не поделаешь, потому что, во-первых, будет законный муж, во-вторых…
Как это тебе удалось устроить нашу совместную прогулку? Здорово. Ох, доберусь же я. Печально было бы расписаться и оставить тебя там. (Я договорилась в институте, что после свадьбы меня отпустят на неделю в Куйбышев).
Вышла рецензия на спектакль «Персональное дело». Посылаю ее тебе. Читай, да на ус мотай. Право, спектакль этого стоит». (Это были удивительные актерские работы. Главную положительную роль играл Кузнецов, очень известный актер в Куйбышеве, который не захотел уехать в Москву. Играл великолепно. И великолепно играла Нина Сильверс, жена Засухина. Удивительная актриса, с удивительной внешностью. Невероятно глубокая и невероятно искренняя. Она была похожа на Одри Хепберн: такие же раскосые лучистые глаза).
Москва, 6.12.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49