Тексты пьес

В Калинине я поняла одну вещь: режиссер никогда не должен ставить одну и ту же пьесу, если не решит ее совершенно по-другому. Я же взялась поставить в Калинине «Собаку на сене» второй раз, поскольку в Куйбышеве получилось такое яркое представление. Даже сравнивать эти два спектакля не хочу, насколько калининский спектакль был ниже куйбышевского. Я не придумала ничего принципиально нового. Спектакль был тот же, но актеры другие, зрители не те. Тогда-то и сделала вывод: если ставишь одну и ту же пьесу, ищи новое решение.

У ИСТОКОВ ВОЛГИ
Калинин, ныне Тверь. Гончарова, Герман Ратнер, Андрей Дементьев. «Коллеги» — Георгиевский
У каждого,кто встретится случайно
Хотя бы раз — и сгинет навсегда, Своя история, своя живая тайна,
Свои счастливые и скорбные года. Зинаида Гиппиус

В Калинине все начиналось с «Каменного гнезда» Хейли Вуольлиоки. Спектакль строился на трех китах: хозяйка Нисковуори, учительница и Аарне. Четвертым китом была музыка. Потрясающая тема любви из «Туанельского лебедя» Яна Сибелиуса. Она начинала звучать, зритель ее заглатывал, как наживку, и актеру легче было играть. Она возникала в сценах Аарне с учительницей, в сценах его жены и в сценах хозяйки, когда ее обуревали сомнения: остаться ли Аарне с женой или уйти к учительнице. И между тем, она понимала, что эта девушка достойна ее сына. Главной удачей спектакля была хозяйка Нисковуори — Гончарова, была такая великолепная актриса, Гончарова. Думаю, она никогда нигде не училась. Самородок, выросший в театре. Ее роль была выстроена очень противоречиво. Гриша очень интересно играл Аарне, и очень интересно играла Вера Сурудина. Этот спектакль пользовался у публики большим успехом, потому что главной темой была любовь. Главным действующим лицом была любовь.
После разбора пьесы за столом актеры смотрели на меня огромными непонимающими глазами: еще не привыкли к моим методам работы. Когда что-то не выходило, когда не могла я дожать актеров, тогда предлагала сделать этюд (в свое время Виктор Викторович меня спас этюдом в непроходимой, казалось бы, для меня роли).
Случались у нас и смешные истории: заболела актриса, которая играла в первом акте. Причем заболела перед самым спектаклем. Я сказала: «Ну, конечно же, я сыграю». Беда в том, что я-то знала пьесу наизусть, ну и я стала говорить за всех. И только Гончарова меня шепотом остановила: «Это моя реплика, отдай, это я буду говорить!» Тут только я все поняла.
Как-то раз в одной из сцен актриса, игравшая одну из сплетниц, доносивших, что Аарне ходит к учительнице, должна была сказать: «Подошел такой большой, нет, средний. Вынул ключ из кармана, отпер дверь и вошел». А она говорит: «Подошел. Вынул из кармана такой большой, нет, средний. Отпер дверь и вошел». Сказала, и сразу поняла, что сказала что-то не то. Зритель не заметил того, что творится на сцене. Актеры же, умирая со смеху, просто расползались со сцены. И только Гончарова сидит, губы у нее трясутся: «Сволочи, не уходите». Вот такая была оговорка.
Вторым спектаклем были «Униженные и оскорбленные». Говорят, нельзя Достоевского ставить как романтика, а у меня Гриша играл Алешу именно как романтика, который влюбился и ничего не понимает и не видит, кроме любви. Тамара Ветко, актриса, которую я забрала с собой из Куйбышева, играла хорошо, но я ничего не могла сделать с тем водопадом, который у нее катился из глаз. Вот кто умел плакать на сцене, причем огромными слезами (все ее костюмы сразу после спектакля отдавали в химчистку).
Тут маленькое лирическое отступление. Художником этого спектакля был Герман Ратнер. Необыкновенно интересная фигура. Приехал к нам сразу после окончания архитектурного института. Он удивительно ощущал сцену и архитектонику, и поэтому оформление «Униженных и оскорбленных» было потрясающим. Была такая очень высокая арка, как бы подворотня, в ней — чугунные ворота с двуглавым орлом. И когда ворота закрывались или открывались, декорации за ними меняли. Ну и конечно, два фонаря Достоевского, такие ленинградские, простите, санкт-петербургские.
Мы с Ратнером сделали четыре спектакля, а потом он отправился в кругосветное путешествие на торговом судне простым матросом: тогда же не было никаких круизов. Ему, художнику, необходимо было увидеть мир. Вернувшись, он подарил мне картину «Парусник», написанную углем. Но я вижу — алые паруса. Если кого-то можно назвать интеллигентом до мозга костей, то это он.
Ратнер был замечательным другом. Когда Гриши не стало, он проявил себя таким другом, каких мало. У него были такие необыкновенные экслибрисы, с ними он ездил в Чехословакию, Венгрию.
За неделю или две до его смерти мы с Иттулей были у него в мастерской, пили красное вино, жарили сардельки в камине, долго говорили и, уходя, пригласили его к себе на пельмени. Он согласился, сказав, что только съездит на неделю в Таллин (он очень любил Прибалтику). Прошла неделя, две — не звонит. Тогда позвонила я. Ответил женский голос. Я попросила Германа. «А кто говорит?» — «Это Аннапольская». — «Светлана Ильинична, Германа похоронили неделю назад». Это была его двоюродная сестра, которая меня не знала, но много слышала обе мне от Геры. Жена продала его квартиру, картины. Только сестра Германа старается, чтобы не забыли его имя. Только я могу рассказать, как он делал декорации, как он остро это чувствовал и во времени, и в пространстве. Помимо «Униженных и оскорбленных» он делал со мной «Собаку на сене». У меня дома висит эскиз этой декорации. Она была очень архитектурной и солнечной. И сам он был солнечным человеком. Если встретите его имя на афише, сходите на выставку. Его картины очень помогают жить.
В «Собаке на сене» актеры — даже больные — выходя на сцену, удивительным образом преображались, становились красивыми и здоровыми, забывая обо всем. Как-то Гришу разбил радикулит. Говорю: «Давай отменим спектакль!» — «Нет, я буду играть». А что такое Теодоро? Это, во-первых, облегающее трико, а во-вторых, лестницы. Гриша еле ходил. Я ушла в зрительный зал, а его оставила лежащим плашмя на скамейке. Начался спектакль. Его выход. И что же я вижу?! На сцену вылетает Теодоро, и по лестнице — вверх-вниз, вверх-вниз. Спектакль танцевальный, весь в ритмике, в движении. Ну, думаю, слава Богу, отпустило. В антракте вижу — он лежит на той же скамейке в той же позе, а дальше опять играет спектакль.
Я вспоминаю, как в Сочи Тамара Ляпина в «Романьоле» упала с метровой высоты и сильно ушибла спину. На сцене была абсолютная темнота, погасили свет. И тут я, сидевшая в зале, слышу вскрик. И все. В антракте приехала «скорая», и Тамаре сделали два укола новокаина, чтобы она смогла доиграть. Вот на что способны актеры. За это, при том, что они капризные, как дети, при том, что у них плохой характер, за это я перед ними преклоняюсь. Особенно перед драматическими актерами. Потому что драматические актеры любят свою профессию и свой театр. А эстрада и даже опера — это вначале любим себя, а потом все остальное. И хоть я давно ушла из драматического театра, но душа моя все еще там.
На телевидении — это уже совсем другая душа, а вот та, которая в детстве, заставляла перелезать через перила и идти смотреть, настоящий ли огонь, та душа осталась в театре. Я очень надеюсь, что еще куда-то поеду и поставлю те спектакли, которые мечтала поставить и не поставила.
В Калинине завязалась еще одна моя большая дружба, продолжающаяся по сей день — Андрюша Дементьев. Калинин (ныне Тверь) — это его родина. Он работал в газете рядовым журналистом и написал рецензию на мой спектакль «Барабанщица» А. Салынского, так мы и познакомились. На одной своей книжке он сделал такую надпись: «Моей дорогой звездочке, калининской тверичанке, от ее друга Андрея Дементьева». Он и еще несколько журналистов часто бывали у нас дома. Мы тянулись друг к другу, собирались вместе, и Андрей нам читал свои стихи, рассказывал о Борисе Полевом, который был тоже родом из Твери. Позже именно Полевой перетянул Дементьева в Москву, сказав, что «Юность» он отдаст в руки только Андрею Дементьеву. Так, после смерти Полевого он стал главным редактором журнала «Юность». В этом-то журнале впервые и появились почти все вещи Василия Аксёнова. А по его повести «Коллеги» Георгиевский поставил великолепнейший спектакль, который возили на все фестивали, куда только можно. Там все было талантливо продумано: от оформления до решения образов. Зеленина незабываемо играл Гриша. Во всех рецензиях его называли современным Пьером Безуховым. После этого Гришу даже вызывали на «Мосфильм» на пробы «Войны и мира», но это было чистое издевательство, потому что Сергей Бондарчук с самого начала знал, что только он сам будет играть эту роль. После этого Гриша никогда не ездил на «Мосфильм» ни на какие пробы.
Но вернемся к Андрею. Недавно в одной статье А. Аграновского я натолкнулась на приятно удивившую меня мысль. Позволю себе привести ее полностью. «Интеллигенция» — слово русское. Было время, когда переводчики Чехова на английский, немецкий, французский испытывали затруднения с этим словом. Само собой, имелись в тех языках «интеллектуалы», «люди умственного труда», «копфарбайтеры»; но понятия эти были обременены морально-этическим и общественным смыслом. Это в России интеллигенты шли в народ, потом вместе с народом, потом начали выходить из народа, вырастать из гущи народной. Это по-русски интеллигентность давно уже перестала быть одной только образованностью. Потому-то у нас и возможны словосочетания, в других языках противоестественные: «интеллигентный рабочий» или «малоинтеллигентный писатель». Не надо думать, что интеллигентность выдается человеку вместе с дипломом раз и навсегда… Нет, понятие это, помимо общей культуры, помимо тонкости душевной, включает в себя и высокое сознание, и общественную активность — качества, которые человек подтверждает всю жизнь и всей своей жизнью». Извините за длинную цитату, но я бы так точно и глубоко не сказала, а именно таким человеком в моем восприятии является Андрей Дементьев. В каждом его стихотворении есть афоризм, вот несколько строк из разных стихотворений:

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49