Тексты пьес

В художнике превыше страсти долг.
А жизнь на грани радости и боли.

Печально, что народ
Становится толпой
И в лидеры берет
Обиженных судьбой.

Зависть белой не бывает,
Зависть свет в нас убивает.

Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить.
Что подумал о ком-то,
Могу повторить.
Все могу повторить,
Глядя прямо в глаза,
Если б так же всегда
Поступали друзья…
За все это я люблю поэта Дементьева, и не только поэта, но и друга. Люблю за прекрасные песни, написанные вместе с Евгением Мартыновым: «Лебединая верность», «Аленушка», «Отчий дом», «Натали», «Чайки над водой» — их так же легко петь, как дышать.
Люблю за то, что он сделал журнал «Юность» бестселлером, став его главным редактором. Журнал был одинаково популярен и у молодежи, и умудренных жизнью людей. «Юность» начала свою борьбу за самостоятельность еще задолго до перестройки. Там публиковались трудно проходимые авторы, произведения русских эмигрантов, открылись новые таланты. Андрей Дементьев никогда никого не предал и не предаст, а именно этого ему никогда не прощали. Но он борец. Я много с ним работала на телевидении: он писал сценарии к нескольким моим «Огонькам» и всегда находил какой-нибудь необычный и в то же время очень простой ход. Например, вопрос, обращенный к участникам майского «Огонька»: «Что такое счастье?» А в студии были делегаты международной конференции, люди со всего света. Какие неожиданные ответы мы получили, как по-разному раскрылись перед нами человеческие характеры!
А как глубоко и остро он чувствует войну, я убедилась, когда делала с ним несколько передач о войне.
Дементьев — нежный поэт, это не значит, что он не бывает воинственным, непреклонным, публицистичным, но все, что он делает, — во имя любви и нежности.
Еще одной звезды не стало.
И свет погас.
Возьму упавшую гитару.
Спою для вас.
Слова грустны, мотив невесел.
В одну струну.
Но жизнь, расставшуюся с песней,
Я помяну.
И снова слышен хриплый голос.
Он в нас поет.
Немало судеб укололось
О голос тот.
А над душой, что в синем небе,
Не властна смерть.
Ах черный лебедь, хриплый лебедь.
Мне так не спеть.
Восходят ленты к нам и снимки,
Грустит мотив.
На черном озере пластинки
Вновь лебедь жив.
Лебедь жив…
Недавно он нас пригласил на свой юбилей. Это был удивительный юбилей. Первую половину вечера вел Кобзон. Это был разговор двух друзей, и Кобзон вызывал на сцену друзей. Все песни, которые там исполнялись, были только на его стихи. Было очень интересное оформление. «Никогда ни о чем не жалейте вдогонку» — эти потрясающие его слова были начертаны на заднике сцены. Я уж не говорю про песню «Алешенька», ее, правда, не пели. Вера Васильева читала это стихотворение, а музыка звучала вторым планом. Сейчас Андрей Дементьев — собственный корреспондент РТР в Израиле, но очень надеюсь, что скоро он вернется в Москву.

ТЕАТР ИМЕНИ А.С. ПУШКИНА
Борис Иванович Равенских, Владимир Высоцкий, Тамара Лякина, Ксения Куприна
На протяжении многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.
Борис Пастернак
Во всех своих спектаклях я тяготела к романтике. И вообще, очень долго все видела сквозь розовые очки. И очень любила такое свое отношение к жизни. В спектаклях у меня всегда было много музыки. И, наверное, поэтому я интуитивно потянулась к Борису Ивановичу Равенских. Помню, что первый раз я пришла на репетицию какой-то очень плохой пьесы. Равенских репетировал в Театре на Малой Бронной. Я сидела совершенно завороженная, потрясенная его эмоциональностью, музыкальностью, а также необычными мизансценами. У него все было не так, как у других режиссеров. Придя домой, я не могла уснуть.
А потом получилось так. В то время в Москве проходил фестиваль молодых режиссеров. Равенских увидел кусочек моего романтического спектакля «Барабанщица». Гера Ратнер создал декорацию, символизирующую жизнь, разрушенную войной: остов сгоревшего дерева с одной единственной зеленой веткой. На переднем плане прямо в оркестровую яму спускалась красная черепичная крыша. И единственную любовную сцену, сопровождавшуюся воздушной тревогой, я решила сделать на этой крыше. Пересекались лучи прожекторов, а на этом фоне шла любовная сцена. Барабанщицу прекрасно играла Таня Бизяева. Она кричала, стараясь достучаться до любимого человека, который любил ее, но не верил ей, поскольку считал ее «немецкой овчаркой».
Вот эту сцену, кстати, разработанную методом действенного анализа, и видел Равенских. Я сидела рядом с ним, когда шло обсуждение. «Мне дают театр Пушкина, — сказал он, — и если ты не упустишь момент, то я тебя возьму к себе. Сразу скажу — режиссером взять не смогу: у меня не будет такой ставки. Пойдешь ко мне ассистентом?»
Я пошла бы к нему кем угодно, потому что понимала — это тот человек, который мне необходим. Потому что и Алексей Дмитриевич Попов, и Мария Осиповна Кнебель в основном занимались первым, «застольным», периодом работы с актером. Все, чему они нас учили, — весь этот многослойный «пирог подтекстов», нюансов, этюдный метод действенного анализа — они делали великолепно. Но площадка… Когда впервые я пришла в театр, за столом чувствовала себя абсолютно спокойно. Знала, что мне надо делать, знала, чем могу помочь актерам. А когда выходила на сцену, то мой муж Гришуля, с которым мы вместе работали, говорил, что шея у меня становилась красной, и голос звучал на терцию выше, чем обычно. Это от неуверенности, потому что я безумно боялась пространства. Как его решить сценически? Начинать с этюдов еще страшнее. И я понимала, что Равенских — это тот человек, который этому меня научит.
На сохранившейся афише к премьере «Романьолы» он мне написал: «Спасибо. Здесь много есть и твоего труда, воруй побольше. Зарплату я тебе повысить обещаю».
И вот началось… Я репетировала в Калинине, после чего садилась в электричку и ехала в Москву, чтобы узнать, получил ли он театр (по телефону сделать это было невозможно, потому что Равенских ненавидел телефон и никогда к нему не подходил). Когда он, наконец, получил театр, я приехала в Театр Пушкина и села в предбаннике перед его кабинетом. Так прошел час, полтора, два. Он периодически выглядывал: «Ну что, сидишь? Сиди. Ты мне нужна». Я просидела еще два часа и уехала в Калинин с последней электричкой. Так продолжалось две недели. В конце концов, он надо мной сжалился и взял меня в театр, как и обещал, ассистентом режиссера. Кто-то меня может упрекнуть: как я, ученица               А. Д. Попова и М. О. Кнебель, пошла работать к Б. И. Равенских. Ведь это о нем Попов написал. «Меня забеспокоила тяга некоторых режиссеров к украшательству. Она пробивается сейчас, например, у               Б. Равенских…» Его волновала опасность самой тенденции украшательства и, в конечном счете, отрыва от жизни. Но в то же время именно Алексей Дмитриевич писал о Равенских: «В чем сила его лучшего спектакля «Власть тьмы». Ведь она не в ярких новых рубахах и неумолчном хоре за сценой… Сила спектакля в том, что современный режиссер и актеры увидели душевные силы русскою мужика, узрели не христолюбивого, а воинствующего Акима, Никиту, способного на такое жаркое раскаяние, Анютку, похожую на ту девочку, что сидит на земле в «Утре Стрелецкой казни» Сурикова». Да и у самого Попова был такой яркий театральный спектакль, как «Укрощение строптивой».
Борис Иванович назначил меня ответственной за молодежь. Мы ходили во все вузы на выпускные экзамены и выбирали для него актеров. В студии МХАТ я отобрала Вильдана, Володю Высоцкого,             Гену Портера, Лену Ситко и Валю Бурова. Всего пять человек. В ГИТИСе — Т. Лякину, А. Емельянову.
В общем, в том году в театр пришло много молодых актеров, и я за них отвечала. Меня называли «няня Польская». Борис Иванович сразу назначил Высоцкого на главную роль в пьесу «Свиные хвостики» (авторизованный перевод Сергея Михалкова с чешского). Я считаю, что Володя очень интересно репетировал, схватив какую-то возрастную характеристику, хотя и не пытался играть старика. Но Борису Ивановичу сказали, что в Свердловске есть очень хороший комедийный актер, просто созданный для спектакля «Свиные хвостики». И Борис Иванович выписал Раутбарта и снял Володю с роли. Если бы просто снял! Он перевел Володю в массовку, в деревенский оркестр, который по ходу спектакля постоянно проходил через сцену, и Володя играл в нем на огромном барабане. В день премьеры Володя напился. Думаю, в этом — большая доля вины Равенских. Нельзя снимать молодого актера с главной роли и ставить его в массовку в том же спектакле. Володя напился так, что чуть не упал в оркестровую яму, только руки оркестрантов его удержали.
После этого Высоцкий, конечно, получил выговор, и ему стало очень неуютно в этом театре. Вот несколько строк из его письма тогдашней жене Людмиле Абрамовой с гастролей: «Приехал фюрер, но никто его пока не видел, никто не знает, где он Хищник готовится к прыжку. Собирает силы и сведения. Млекопитающие артисты тоже затаились и ждут, что же будет — французские впечатления или курские номера. Раневская притворилась, что вывихнула ногу, и уезжает в Москву. Дирекция бегает, высунув язык, поддерживает порядок. Все шепчутся и говорят: «Что же будет?»
Эти строки очень точно характеризуют атмосферу в театре. Правда, в «Дневнике женщины» Володя сыграл хорошо. Но очень скоро ушел из театра, потому что обида так и не прошла. А дальше — работа в Театре на Таганке.
«Свиные хвостики» — наша первая совместная работа с Равенских. Это была фантасмагория света, жизнерадостности, музыки и юмора, именно фантасмагория. Однако из-за Высоцкого эти воспоминания отдаются болью в моем сердце.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49